съ Валекомъ истощали всѣ усилія, чтобы развлечь ее и позабавить, чтобы вызвать тихіе переливы ея слабаго смѣха.
Теперь, когда я окончательно сжился съ „дурнымъ обществомъ“, грустная улыбка Маруси стала мнѣ почти такъ-же дорога, какъ улыбка сестры; но тутъ никто не ставилъ мнѣ вѣчно на видъ мою испорченность, тутъ не было ворчливой няньки, тутъ я былъ нуженъ,—я чувствовалъ, что каждый разъ мое появленіе вызываетъ румянецъ оживленія на щекахъ дѣвочки. Валекъ обнималъ меня, какъ брата, и даже Тыбурцій по временамъ смотрѣлъ на насъ троихъ какими-то странными глазами, въ которыхъ что-то мерцало, точно слеза.
На время небо опять прояснилось; съ него сбѣжали послѣднія тучи, и надъ просыхающей землей, въ послѣдній разъ передъ наступленіемъ зимы, засіяли солнечные дни. Мы каждый день выносили Марусю наверхъ, и здѣсь она какъ будто оживала; дѣвочка смотрѣла вокругъ широко раскрытыми глазами, на щекахъ ея загорался румянецъ; казалось, что вѣтеръ, обдававшій ее своими свѣжими взмахами, возвращалъ ей частицы жизни, похищенный сѣрыми камнями подземелья. Но это продолжалось такъ не долго…
Между тѣмъ надъ моей головой тоже стали собираться тучи.
Однажды, когда я, по обыкновенію, утромъ проходилъ по аллеямъ сада, я увидѣлъ въ одной изъ нихъ отца, а рядомъ стараго Януша изъ за̀мка. Старикъ подобострастно кланялся и что-то говорилъ, а отецъ стоялъ съ угрюмымъ видомъ, и на лбу его рѣзко обозначалась складка нетерпѣливаго гнѣва. Наконецъ, онъ протянулъ руку, какъ бы отстраняя Януша съ своей дороги, и сказалъ:
— Уходите! Вы просто старый сплетникъ!
Старикъ какъ-то заморгалъ и, держа шапку въ рукахъ, опять забѣжалъ впередъ и загородилъ отцу дорогу. Глаза отца сверкнули гнѣвомъ. Янушъ говорилъ тихо, и словъ его мнѣ не было слышно, зато отрывочныя фразы отца доносились ясно, падая точно удары хлыста.
— Не вѣрю ни одному слову… Что вамъ надо отъ этихъ людей? Гдѣ доказательства?.. Словесныхъ доносовъ я не слушаю, а письменный вы обязаны доказать… Молчать! это ужъ мое дѣло… Не желаю и слушать.
Наконецъ, онъ такъ рѣшительно отстранилъ Януша, что тотъ не посмѣлъ болѣе надоѣдать ему; отецъ повернулъ въ боковую аллею, а я побѣжалъ къ калиткѣ.
Я сильно недолюбливалъ стараго филина изъ за̀мка, и теперь сердце мое дрогнуло предчувствіемъ. Я понялъ, что
