— Да, это правда… Графъ очень сердился, я слышалъ.
— Ну, вотъ видишь! А вѣдь графа засудить не шутка.
— Почему?
— Почему?—переспросилъ Валекъ, нѣсколько озадаченный…—Потому что графъ—не простой человѣкъ… Графъ дѣлаетъ, что хочетъ, и ѣздитъ въ каретѣ, и потомъ… у графа деньги; онъ далъ бы другому судьѣ денегъ, и тотъ бы его не засудилъ, а засудилъ бы бѣднаго.
— Да, это правда. Я слышалъ, какъ графъ кричалъ у насъ въ квартирѣ: „я васъ всѣхъ могу купить и продать!“
— А судья что?
— А отецъ говоритъ ему: „подите отъ меня вонъ!“
— Ну, вотъ, вотъ! И Тыбурцій говоритъ, что онъ не побоится прогнать богатаго, а когда къ нему пришла старая Иваниха съ костылемъ, онъ велѣлъ принести ей стулъ. Вотъ онъ какой! Даже и Туркевичъ не дѣлалъ никогда подъ его окнами скандаловъ.
Это была правда: Туркевичъ, во время своихъ обличительныхъ экскурсій, всегда молча проходилъ мимо нашихъ оконъ, иногда даже снимая шапку.
Все это заставило меня глубоко задуматься. Валекъ указалъ мнѣ моего отца съ такой стороны, съ какой мнѣ никогда не приходило въ голову взглянуть на него: слова Валека задѣли въ моемъ сердцѣ струну сыновней гордости; мнѣ было пріятно слушать похвалы моему отцу, да еще отъ имени Тыбурція, который „все знаетъ“; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, дрогнула въ моемъ сердцѣ и нота щемящей любви, смѣшанной съ горькимъ сознаніемъ: никогда этотъ человѣкъ не любилъ и не полюбитъ меня такъ, какъ Тыбурцій любитъ своихъ дѣтей.
Прошло еще нѣсколько дней. Члены „дурного общества“ перестали являться въ городъ, и я напрасно шатался, скучая, по улицамъ, ожидая ихъ появленія, чтобы бѣжать на гору. Одинъ только „профессоръ“ прошелъ раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурція не было видно. Я совсѣмъ соскучился, такъ какъ не видѣть Валека и Марусю стало уже для меня большимъ лишеніемъ. Но вотъ, когда я однажды шелъ съ опущенною головою по пыльной улицѣ, Валекъ вдругъ положилъ мнѣ на плечо руку.
— Отчего ты пересталъ къ намъ ходить?—спросилъ онъ.
— Я боялся… Вашихъ не видно въ городѣ.
— А-а… Я и не догадался сказать тебѣ: нашихъ нѣтъ, приходи… А я было думалъ совсѣмъ другое.
