неумолимое, твердое и жестокое, какъ камень, склонялось надъ маленькою головкой, высасывая изъ нея румянецъ, блескъ глазъ и живость движеній. „Должно быть, это бываетъ по ночамъ“, думалъ я, и чувство щемящаго до боли сожалѣнія сжимало мнѣ сердце.
Подъ вліяніемъ этого чувства я тоже умѣрилъ свою рѣзвость. Примѣняясь къ тихой солидности нашей дамы, оба мы съ Валекомъ, усадивъ ее гдѣ-нибудь на травѣ, собирали для нея цвѣты, разноцвѣтные камешки, ловили бабочекъ, иногда дѣлали изъ кирпичей ловушки для воробьевъ. Иногда-же, растянувшись около нея на травѣ, смотрѣли въ небо, какъ плывутъ облака высоко надъ лохматою крышей старой „каплицы“, разсказывали Марусѣ сказки или бесѣдовали другъ съ другомъ.
Эти бесѣды съ каждымъ днемъ все больше закрѣпляли нашу дружбу съ Валекомъ, которая росла, несмотря на рѣзкую противоположность нашихъ характеровъ. Моей порывистой рѣзвости онъ противопоставлялъ грустную солидность и внушалъ мнѣ почтеніе своею авторитетностью и независимымъ тономъ, съ какимъ отзывался о старшихъ. Кромѣ того, онъ часто сообщалъ мнѣ много новаго, о чемъ я раньше и не думалъ. Слыша, какъ онъ отзывается о Тыбурціи, точно о товарищѣ, я спросилъ:
— Тыбурцій тебѣ отецъ?
— Должно быть, отецъ,—отвѣтилъ онъ задумчиво, какъ будто этотъ вопросъ не приходилъ ему въ голову.
— Онъ тебя любитъ?
— Да, любитъ,—сказалъ онъ уже гораздо увѣреннѣе.—Онъ постоянно обо мнѣ заботится и, знаешь, иногда онъ цѣлуетъ меня и плачетъ…
— И меня любитъ и тоже плачетъ,—прибавила Маруся съ выраженіемъ дѣтской гордости.
— А меня отецъ не любитъ,—сказалъ я грустно.—Онъ никогда не цѣловалъ меня… Онъ нехорошій.
— Неправда, неправда,—возразилъ Валекъ:—ты не понимаешь. Тыбурцій лучше знаетъ. Онъ говоритъ, что судья—самый лучшій человѣкъ въ городѣ, и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отецъ, да еще попъ, котораго недавно посадили въ монастырь, да еврейскій раввинъ. Вотъ изъ-за нихъ троихъ…
— Что изъ-за нихъ?
— Городъ изъ-за нихъ еще не провалился,—такъ говорить Тыбурцій,—потому что они еще за бѣдныхъ людей заступаются… А твой отецъ, знаешь… онъ засудилъ даже одного графа…
