Если только это была правда, то уже не подлежало спору, что организаторомъ и руководителемъ сообщества не могъ быть никто другой, какъ панъ Тыбурцій Драбъ, самая замѣчательная личность изъ всѣхъ проблематическихъ натуръ, не ужившихся въ старомъ за̀мкѣ.
Происхожденіе Драба было покрыто мракомъ самой таинственной неизвѣстности. Люди, одаренные сильнымъ воображеніемъ, приписывали ему аристократическое имя, которое онъ покрылъ позоромъ и потому принужденъ былъ скрыться, при чемъ участвовалъ будто бы въ подвигахъ знаменитаго Кармелюка[1]. Но, во-первыхъ, для этого онъ былъ еще недостаточно старъ, а во-вторыхъ, наружность пана Тыбурція не имѣла въ себѣ ни одной аристократической черты. Роста онъ былъ высокаго; сильная сутуловатость какъ бы говорила о бремени вынесенныхъ Тыбурціемъ несчастій; крупныя черты лица были грубо-выразительны. Короткіе, слегка рыжеватые волосы торчали врозь; низкій лобъ, нѣсколько выдавшаяся впередъ нижняя челюсть и сильная подвижность личныхъ мускуловъ придавали всей физіономіи что-то обезьянье; но глаза, сверкавшіе изъ-подъ нависшихъ бровей, смотрѣли упорно и мрачно, и въ нихъ свѣтились, вмѣстѣ съ лукавствомъ, острая проницательность, энергія и недюжинный умъ. Въ то время, какъ на его лицѣ смѣнялся цѣлый калейдоскопъ гримасъ, эти глаза сохраняли постоянно одно выраженіе, отчего мнѣ всегда бывало какъ-то безотчетно-жутко смотрѣть на гаерство этого страннаго человѣка. Подъ нимъ какъ будто струилась глубокая неустанная печаль.
Руки пана Тыбурція были грубы и покрыты мозолями, большія ноги ступали по-мужичьи. Въ виду этого, большинство обывателей не признавало за нимъ аристократическаго происхожденія, и самое большее, что соглашалось допустить, это—званіе двороваго человѣка какого-нибудь изъ знатныхъ пановъ. Но тогда опять встрѣчалось затрудненіе: какъ объяснить его феноменальную ученость, которая всѣмъ была очевидна. Не было кабака во всемъ городѣ, въ которомъ бы панъ Тыбурцій, въ назиданіе собиравшихся въ базарные дни хохловъ, не произносилъ, стоя на бочкѣ, цѣлыхъ рѣчей изъ Цицерона, цѣлыхъ главъ изъ Ксенофонта. Хохлы разѣвали рты и подталкивали другъ друга локтями, а панъ Тыбурцій, возвышаясь въ своихъ лохмотьяхъ надъ всею толпой, громилъ Катилину, или описывалъ подвиги Цезаря или коварство Митридата. Хохлы, вообще надѣленные отъ природы богатою фантазіей, умѣли какъ-то влагать свой собственный смыслъ въ эти одушевленныя, хотя и непонятныя рѣчи… И когда,
