щихъ актеровъ, изображавшихъ истцовъ и отвѣтчиковъ; онъ самъ говорилъ за нихъ рѣчи и самъ-же отвѣчалъ имъ, подражая съ большимъ искусствомъ голосу и манерѣ обличаемаго. Такъ какъ при этомъ онъ всегда умѣлъ придать спектаклю интересъ современности, намекая на какое-нибудь всѣмъ извѣстное дѣло, и такъ какъ, кромѣ того, онъ былъ большой знатокъ судебной процедуры, то немудрено, что въ самомъ скоромъ времени изъ дома секретаря выбѣгала кухарка, что-то совала Туркевичу въ руку и быстро скрывалась, отбиваясь отъ любезностей генеральской свиты. Генералъ, получивъ даяніе, злобно хохоталъ и, съ торжествомъ размахивая ассигнаціей, отправлялся въ ближайшій кабакъ.
Оттуда, утоливъ нѣсколько жажду, онъ велъ своихъ слушателей къ домамъ „подсудковъ“, видоизмѣняя репертуаръ соотвѣтственно обстоятельствамъ. А такъ какъ каждый разъ онъ получалъ поспектакльную плату, то натурально, что грозный тонъ постепенно смягчался, глаза изступленнаго пророка умасливались, усы закручивались кверху, и представленіе отъ обличительной драмы переходило къ веселому водевилю. Кончалось оно обыкновенно передъ домомъ исправника Коца. Это былъ добродушнѣйшій изъ градоправителей, обладавшій двумя небольшими слабостями: во-первыхъ, онъ красилъ свои сѣдые волосы черною краской и, во-вторыхъ, питалъ пристрастіе къ толстымъ кухаркамъ, полагаясь во всемъ остальномъ на волю Божію и на добровольную обывательскую „благодарность“. Подойдя къ исправницкому дому, выходившему фасомъ на улицу, Туркевичъ весело подмигивалъ своимъ спутникамъ, кидалъ кверху картузъ и объявлялъ громогласно, что здѣсь живетъ не начальникъ, а родной его, Туркевича, отецъ и благодѣтель.
Затѣмъ онъ устремлялъ свои взоры на окна и ждалъ послѣдствій. Послѣдствія эти были двоякаго рода: или немедленно же изъ парадной двери выбѣгала толстая и румяная Матрена съ милостивымъ подаркомъ отъ отца и благодѣтеля, или же дверь оставалась закрытою, въ окнѣ кабинета мелькала сердитая старческая физіономія, обрамленная черными, какъ смоль, волосами, а Матрена тихонько задами прокрадывалась на съѣзжую. На съѣзжей имѣлъ постоянное мѣстожительство бутарь Микита, замѣчательно набившій руку именно въ обращеніи съ Туркевичемъ. Онъ тотчасъ же флегматически откладывалъ въ сторону сапожную колодку и подымался со своего сидѣнья.
Между тѣмъ Туркевичъ, не видя пользы отъ диѳирамбовъ, понемногу и осторожно начиналъ переходить къ сатирѣ.
