...Насъ ввели въ корридоръ одной изъ сибирскихъ тюремъ, длинный, узкій и мрачный. Одна стѣна его почти сплошь была занята высокими окнами, выходившими на небольшой квадратный дворикъ, гдѣ обыкновенно гуляли арестанты. Теперь, по случаю нашего прибытія, арестантовъ „загнали“ въ камеры. Вдоль другой стѣны виднѣлись, на небольіномъ разстояніи другъ отъ друга, двери „одиночекъ“. Двери были черны отъ времени и частыхъ прикосновеній и рѣзко выдѣлялись темными четыреугольниками на сѣрой, грязной стѣнѣ. Надъ дверями висѣли дощечки съ надписями: „За кражу“, „За убійство“, „За грабежъ“, „За бродяжничество“, а въ серединѣ каждой двери виднѣлось квадратное отверстіе со стеклышкомъ, закрываемое снаружи деревянною заслонкой. Всѣ заслонки были отодвинуты, и изъ-за стеколъ на насъ смотрѣли любопытные, внимательные глаза заключенныхъ.
Мы повернули разъ и другой. Надъ первою дверью третьяго корридора я прочелъ надпись: „Умалишенный“, надъ слѣдующею—тоже. Надъ третьей надписи не было, а надъ четвертой я разобралъ тѣ же слова. Впрочемъ, не надо было и надписи, чтобы угадать, кто обитатель этой каморки,—изъ-за ея двери неслись какіе-то дикіе, тоскующіе, за сердце хватающіе звуки. Человѣкъ ходилъ, повидимому, взадъ и впередъ за своею дверью, выкрикивая что то похожее то на еврейскую молитву, то на горькій плачъ съ причитаніями, то на дикую плясовую пѣсню. Когда онъ смолкалъ, а въ корридорѣ наступала тишина, тогда можно было различить монотонное чтеніе какой-то молитвы, произносимой въ первой ка-
