— Не гордись! Уже близко. Скоро узна̀ешь самъ.
Макаръ и не замѣтилъ раньше, что на равнинѣ какъ будто стало свѣтать. Прежде всего, изъ-за горизонта выбѣжали нѣсколько свѣтлыхъ лучей. Они быстро пробѣжали по небу и потушили яркія звѣзды. И звѣзды погасли, а луна закатилась. И снѣжная равнина потемнѣла.
Тогда надъ нею поднялись туманы и стали кругомъ равнины, какъ почетная стража.
И въ одномъ мѣстѣ, на востокѣ, туманы стали свѣтлѣе, точно воины, одѣтые въ золото.
И потомъ туманы заколыхались, золотые воины наклонились долу.
И изъ-за нихъ вышло солнце и стало на ихъ золотистыхъ хребтахъ и оглянуло равнину.
И равнина вся засіяла невиданнымъ, ослѣпительнымъ свѣтомъ.
И туманы торжественно поднялись огромнымъ хороводомъ, разорвались на западѣ и, колеблясь, понеслись кверху.
И Макару казалось, что онъ слышитъ чудную пѣсню. Это была, какъ будто, та самая, давно знакомая пѣсня, которою земля каждый разъ привѣтствуетъ солнце. Но Макаръ никогда еще не обращалъ на нее должнаго вниманія и только въ первый разъ понялъ, какая это чудная пѣсня.
Онъ стоялъ и слушалъ и не хотѣлъ идти далѣе, а хотѣлъ вѣчно стоять здѣсь и слушать.
Но попъ Иванъ тронулъ его за рукавъ.
— Войдемъ,—сказалъ онъ.—Мы пришли.
Тогда Макаръ увидѣлъ, что они стоятъ у большой двери, которую раньше скрывали туманы.
Ему очень не хотѣлось идти, но,—дѣлать нечего,—онъ повиновался.
Они вошли въ хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макаръ замѣтилъ, что на дворѣ былъ сильный морозъ. Посрединѣ избы стоялъ камелекъ чудной рѣзной работы, изъ чистаго серебра, и въ немъ пылали золотыя полѣнья, давая ровное тепло, сразу проникавшее все тѣло. Огонь этого чуднаго камелька не рѣзалъ глазъ, не жегъ, а только грѣлъ, и Макару опять захотѣлось вѣчно стоять здѣсь и грѣться. Попъ Иванъ также подошелъ къ камельку и протянулъ къ нему иззябшія руки.
Въ избѣ было четверо дверей, изъ которыхъ только одна
