ніе, артисткѣ не трудно было узнать голосъ антрепренера Индюкова.
— Вы?! — возмутилась она, красная какъ піонъ. — Какъ… какъ вы смѣли? Это, значитъ, вы, старый подлецъ, все время здѣсь лежали? Этого еще не доставало!
— Матушка… голуба моя! — зашипѣлъ Индюковъ, высовывая свою лысую голову изъ-подъ дивана: — не сердитесь, драгоцѣнная! Убейте, растопчите меня, какъ змія, но не шумите! Ничего я не видѣлъ, не вижу и видѣть не желаю. Напрасно даже вы прикрываетесь, голубушка, красота моя неописанная! Выслушайте старика, одной ногой уже въ могилѣ стоящаго! Не за чѣмъ инымъ тутъ валяюсь, какъ только ради спасенія моего! Погибаю! Глядите: волосы на головѣ моей стоятъ дыбомъ! Изъ Москвы пріѣхалъ мужъ моей Глашеньки, Прындинъ. Теперь ходитъ по театру и ищетъ погибели моей. Ужасно! Вѣдь, кромѣ Глашеньки, я ему, злодѣю моему, пять тысячъ долженъ!
— Мнѣ какое дѣло? Убирайтесь сію же минуту вонъ, иначе я… я не знаю, что съ вами, съ подлецомъ, сдѣлаю!
— Тсс! Душенька, тсс! На колѣняхъ прошу, ползаю! Куда же мнѣ отъ него укрыться, ежели не у васъ? Вѣдь онъ вездѣ меня найдетъ, сюда только не посмѣетъ войти! Ну, умоляю! Ну, прошу! Часа два назадъ я его видѣлъ! Стою, это, я во время перваго дѣйствія за кулисами, гляжу, а онъ идетъ изъ партера на сцену.
— Стало-быть, вы и во время драмы здѣсь валялись? — ужаснулась артистка. — И… и все видѣли?
Антрепренеръ заплакалъ:
— Дрожу! Трясусь! Матушка, трясусь! Убьетъ, проклятый! Вѣдь ужъ разъ стрѣлялъ въ меня въ Нижнемъ… Въ газетахъ писали!
— Ахъ… это, наконецъ, невыносимо! Уходите, мнѣ пора уже одѣваться и на сцену выходить! Убирайтесь, иначе я… крикну, громко расплачусь… лампой въ васъ пущу!
— Тссс!.. Надежда вы моя… якорь спасенія! Пятьдесятъ рублей прибавки, только не гоните! Пятьдесятъ!
Артистка прикрылась кучей платья и побѣжала къ двери, чтобы крикнуть. Индюковъ поползъ за ней на-колѣняхъ и схватилъ ее за ногу повыше лодыжекъ.
— Семьдесятъ пять рублей, только не гоните! — прошипѣлъ онъ, задыхаясь. — Еще полъ-бенефиса прибавлю!
ние, артистке не трудно было узнать голос антрепренера Индюкова.
— Вы?! — возмутилась она, красная как пион. — Как… как вы смели? Это, значит, вы, старый подлец, все время здесь лежали? Этого еще не доставало!
— Матушка… голуба моя! — зашипел Индюков, высовывая свою лысую голову из-под дивана: — не сердитесь, драгоценная! Убейте, растопчите меня, как змия, но не шумите! Ничего я не видел, не вижу и видеть не желаю. Напрасно даже вы прикрываетесь, голубушка, красота моя неописанная! Выслушайте старика, одной ногой уже в могиле стоящего! Не за чем иным тут валяюсь, как только ради спасения моего! Погибаю! Глядите: волосы на голове моей стоят дыбом! Из Москвы приехал муж моей Глашеньки, Прындин. Теперь ходит по театру и ищет погибели моей. Ужасно! Ведь, кроме Глашеньки, я ему, злодею моему, пять тысяч должен!
— Мне какое дело? Убирайтесь сию же минуту вон, иначе я… я не знаю, что с вами, с подлецом, сделаю!
— Тсс! Душенька, тсс! На коленях прошу, ползаю! Куда же мне от него укрыться, ежели не у вас? Ведь он везде меня найдет, сюда только не посмеет войти! Ну, умоляю! Ну, прошу! Часа два назад я его видел! Стою, это, я во время первого действия за кулисами, гляжу, а он идет из партера на сцену.
— Стало быть, вы и во время драмы здесь валялись? — ужаснулась артистка. — И… и все видели?
Антрепренер заплакал:
— Дрожу! Трясусь! Матушка, трясусь! Убьет, проклятый! Ведь уж раз стрелял в меня в Нижнем… В газетах писали!
— Ах… это, наконец, невыносимо! Уходите, мне пора уже одеваться и на сцену выходить! Убирайтесь, иначе я… крикну, громко расплачусь… лампой в вас пущу!
— Тссс!.. Надежда вы моя… якорь спасения! Пятьдесят рублей прибавки, только не гоните! Пятьдесят!
Артистка прикрылась кучей платья и побежала к двери, чтобы крикнуть. Индюков пополз за ней на коленях и схватил ее за ногу повыше лодыжек.
— Семьдесят пять рублей, только не гоните! — прошипел он, задыхаясь. — Еще полбенефиса прибавлю!
