Провожая его, Степанъ Иванычъ три раза поцѣловался съ нимъ, по русскому обычаю, и даже прослезился. А когда поѣздъ тронулся онъ крикнулъ:
— Поклонитесь отъ насъ Персіи. Скажите ей, что мы ее любимъ!
Прошелъ годъ и четыре мѣсяца. Былъ сильный морозъ, градусовъ въ тридцать пять, и дулъ пронзительный вѣтеръ. Степанъ Иванычъ ходилъ по улицѣ, распахнувши на груди шубу, и ему досадно было, что никто не попадается навстрѣчу и не видитъ на его груди «Льва и Солнца». Ходилъ онъ такъ до вечера, распахнувши шубу, очень озябъ, а ночью ворочался съ-боку-на-бокъ и никакъ не могъ уснуть.
На душѣ у него было тяжело, внутри жгло и сердце безпокойно стучало: ему хотѣлось теперь получить сербскій орденъ «Такова». Хотѣлось страстно, мучительно.
Провожая его, Степан Иваныч три раза поцеловался с ним, по русскому обычаю, и даже прослезился. А когда поезд тронулся он крикнул:
— Поклонитесь от нас Персии. Скажите ей, что мы ее любим!
Прошел год и четыре месяца. Был сильный мороз, градусов в тридцать пять, и дул пронзительный ветер. Степан Иваныч ходил по улице, распахнувши на груди шубу, и ему досадно было, что никто не попадается навстречу и не видит на его груди «Льва и Солнца». Ходил он так до вечера, распахнувши шубу, очень озяб, а ночью ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть.
На душе у него было тяжело, внутри жгло и сердце беспокойно стучало: ему хотелось теперь получить сербский орден «Такова». Хотелось страстно, мучительно.
