Неловкое молчаніе. Въ дверь стучатъ. Тонкій женскій голосъ говоритъ по ту сторону дверей:
— Экономочка! Примите деньги и пожалуйте мнѣ марочки. Петя ушелъ.
Околоточный встаетъ и оправляетъ шашку.
— Однако пора и на службу. Всего лучшаго, Анна Марковна. Всего хорошаго, Исай Саввичъ.
— Можетъ, еще рюмочку на дорожку?—тычется надъ столомъ подслѣповатый Исай Саввичъ.
— Благодарю-съ. Не могу. Укомплектованъ. Имѣю честь!..
— Спасибо вамъ за компанію. Заходите.
— Ваши гости-съ. До свиданья.
Но въ дверяхъ онъ на минуту и говоритъ многозначительно:
— А все-таки мой совѣтъ вамъ: вы эту дѣвицу лучше сплавьте куда-нибудь заблагваременно. Конечно, ваше дѣло, но какъ хорошій знакомый—предупреждаю-съ.
Онъ уходитъ. Когда его шаги затихаютъ на лѣстницѣ и хлопаетъ за нимъ парадная дверь, Эмма Эдуардовна фыркаетъ носомъ и говоритъ многозначительно:
— Фараонъ! Хочетъ и здѣсь и тамъ взять деньги… Понемногу всѣ расползаются изъ комнаты. Въ домѣ темно. Сладко пахнетъ полуувядшей осокой. Тишина.
До обѣда, который въ шесть часовъ вечера, время тянется безконечно долго и нестерпимо однообразно. Да и вообще этотъ дневной промежутокъ—самый тяжелый и самый пустой въ жизни дома. Онъ отдаленно похожъ по настроеніямъ на тѣ вялые, пустые часы, котврые переживаются въ большіе праздники въ институтахъ и въ другихъ закрытыхъ женскихъ заведеніяхъ, когда по-
