никто не остался, и оттого она прекрасно выспалась одна, совсѣмъ одна, на широкой постели. Она рано встала, въ десять часовъ, и съ удовольствіемъ помогла кухаркѣ вымыть въ кухнѣ полъ и столы. Теперь она кормитъ жилами и обрѣзками мяса цѣпную собаку Амура. Большой рыжій песъ съ длинной блестящей шерстью и черной мордой то скачетъ на дѣвушку передними лапами, туго натягивая цѣпь и хрипя отъ удушья, то, весь волнуясь спиной и хвостомъ, пригибаетъ голову къ землѣ, морщитъ носъ, улыбается, скулить и чихаетъ отъ возбужденія. А она, дразня его мясомъ, кричитъ на него съ притворной строгостью:
— Ну, ты, болванъ! Я т-тебѣ дамъ! Какъ смѣешь?
Но она отъ души рада волненію и ласкѣ Амура, и своей минутной власти надь собакой, и тому, что выспалась и провела ночь безъ мужчины, и Троицѣ, по смутнымъ воспоминаніямъ дѣтства, и сверкающему солнечному дню, который ей такъ рѣдко приходится видѣть.
Всѣ ночные гости уже разъѣхались. Наступаетъ самый дѣловой, тихій, буднишній часъ.
Въ комнатѣ хозяйки пьютъ кофе. Компанія изъ пяти человѣкъ. Сама хозяйка, на чье имя записанъ домъ—Анна Марковна. Ей лѣтъ подъ шестьдесятъ. Она очень мала ростомъ, но кругло-толста: ее можно себѣ представить, вообразивъ снизу вверхъ три мягкихъ студенистыхъ шара—большой, средній и маленькій, втиснутыхъ другъ въ друга безъ промежутковъ, это—ея юбка, торсъ и голова. Странно: глаза у нея блекло-голубые, дѣвичьи, даже дѣтскіе, но ротъ старческій, съ отвисшей безсильно, мокрой нижней малиновой губой. Ея мужъ—Исай Саввичъ—тоже маленькій, сѣденькій, тихонькій, молчаливый старичокъ. Онъ у жены подъ башмакомъ; быль швейцаромъ въ этомъ же домѣ еще въ ту пору, когда Анна Марковна служила здѣсь экономкой. Онъ
