Кіевѣ, въ Харьковѣ или, напримѣръ, скажемъ, въ городѣ Одессѣ—тамъ, братъ, во какіе цирки!.. Фонарей видимо-невидимо… все электричество горитъ… Народу, можетъ-быть, тысячъ пять, а то и больше… почему я знаю? Фамилію мы тебѣ сочинимъ непремѣнно итальянскую. Что̀ такая за фамилія Естифеевъ, или, скажемъ, Лодыжкинъ? Чепуха одна—нѣтъ никакого въ ней воображенія. А мы тебя въ афишѣ запустимъ—Антоніо, или, напримѣръ, тоже хорошо—Энрико или Альфонзо…
Дальше мальчикъ ничего не слыхалъ. Нѣжная и сладкая дремота овладѣла имъ, сковавъ и обезсиливъ его тѣло. Заснулъ и дѣдушка, потерявшій вдругъ нить своихъ любимыхъ послѣобѣденныхъ мыслей о блестящемъ цирковомъ будущемъ Сергѣя. Одинъ разъ ему сквозь сонъ показалось, что Арто на кого-то рычитъ. На мгновеніе въ его головѣ скользнуло полусознательное и тревожное воспоминаніе о давешнемъ дворникѣ въ розовой рубахѣ, но, разморенный сномъ, усталостью и жарой, онъ не смогъ встать, а только лѣниво, съ закрытыми глазами, окликнулъ собаку:
— Арто… куда? Я т-тебя, бродяга!
Но мысли его тотчасъ же спутались и расплылись въ тяжелыхъ и безформенныхъ видѣніяхъ.
Разбудилъ дѣдушку голосъ Сергѣя. Мальчикъ бѣгалъ взадъ и впередъ по той сторонѣ ручья, пронзительно свисталъ и кричалъ громко, съ безпокойствомъ и испугомъ:
— Арто, иси! Назадъ! Фью, фью, фью! Арто, назадъ!
— Ты что̀, Сергѣй, вопишь?—недовольно спросилъ Лодыжкинъ, съ трудомъ расправляя затекшую руку.
— Собаку мы проспали, вотъ что̀!—раздраженнымъ голосомъ, грубо отвѣтилъ мальчикъ.—Пропала собака.
Онъ рѣзко свистнулъ и еще разъ закричалъ протяжно:
— Арто-о-о!
