дито проворчалъ Лодыжкинъ.—Это онъ опять насчетъ Артошки.
— Давай, дѣдушка, накладемъ ему!—храбро предложилъ Сергѣй.
— А ну тебя, отвяжись… И что̀ это за люди, прости Господи…
— Вы вотъ что…—началъ запыхавшійся дворникъ еще издали.—Продавайте, что ли, пса-то? Ну, никакого сладу съ панычомъ. Реветъ, какъ теля. «Подай да подай собаку»… Барыня послала, купи, говоритъ, чего бы ни стоило.
— Довольно даже глупо это со стороны твоей барыни!—разсердился вдругъ Лодыжкинъ, который здѣсь, на берегу, чувствовалъ себя гораздо увѣреннѣе, чѣмъ на чужой дачѣ.—И опять-таки какая она мнѣ такая барыня? Тебѣ, можетъ-быть, барыня, а мнѣ двоюродное наплевать. И пожалуйста… я тебя прошу… Уйди ты отъ насъ, Христа ради… и того… и не приставай.
Но дворникъ не унимался. Онъ сѣлъ на камни, рядомъ со старикомъ, и говорилъ, неуклюже тыча передъ собой пальцами:
— Да пойми же ты, дуракъ-человѣкъ.
— Отъ дурака и слышу,—спокойно отрѣзалъ дѣдушка.
— Да постой… не къ тому я это… Вотъ, право, репей какой… Ты подумай: ну что̀ тебѣ собака? Подобралъ другого щенка, выучилъ стоять дыбки, вотъ тебѣ и снова песъ. Ну? Не правду, что ли, я говорю? А?
Дѣдушка внимательно завязывалъ ремень вокругъ штановъ. На настойчивые вопросы дворника онъ отвѣтилъ съ дѣланнымъ равнодушіемъ:
— Бреши дальше… Я потомъ сразу тебѣ отвѣчу.
— А тутъ, братъ ты мой, сразу—цифра!—горячился дворникъ.—Двѣсти, а не то триста цѣлковыхъ въ разъ!
