— Батюшка, баринъ!.. Николай Аполлоновичъ!.. Не извольте огорчать маменьку-съ—встаньте… Будьте столь добренькіе—выкушайте-съ. Микстурка очень сладенькая, одинъ суропъ-съ. Извольте подняться…
Женщины въ фартукахъ всплескивали руками и щебетали скоро-скоро, подобострастными и испуганными голосами. Красноносая дѣвица кричала съ трагическими жестами что-то очень трогательное, но совершенно непонятное, очевидно, на иностранномъ языкѣ. Разсудительнымъ басомъ уговаривалъ мальчика господинъ въ золотыхъ очкахъ; при этомъ онъ наклонялъ голову то на одинъ, то на другой бокъ и степенно разводилъ руками. А красивая, болѣзненная дама томно стонала, прижимая тонкій кружевной платокъ къ глазамъ.
— Ахъ, Трилли, ахъ, Боже мой!.. Ангелъ мой, я умоляю тебя. Послушай же, мама тебя умоляетъ. Ну, прими же, прими лѣкарство; увидишь, тебѣ сразу-сразу станетъ легче: и животикъ пройдетъ и головка. Ну, сдѣлай это для меня, моя радость! Ну, хочешь, Трилли, мама станетъ передъ тобой на колѣни? Ну вотъ, смотри, я на колѣняхъ передъ тобой. Хочешь, я тебѣ подарю золотой? Два золотыхъ? Пять золотыхъ, Трилли? Хочешь живого ослика? Хочешь живую лошадку?.. Да скажите же ему что-нибудь, докторъ!..
— Послушайте, Трилли, будьте же мужчиной,—загудѣлъ толстый господинъ въ очкахъ.
— Ай-яй-яй-я-а-а-а!—вопилъ мальчикъ, извиваясь по балкону и отчаянно болтая ногами.
Несмотря на свое крайнее волненіе, онъ все-таки норовилъ попадать каблуками въ животы и въ ноги возившихся вокругъ него людей, которые отъ этого, впрочемъ, довольно ловко уклонялись.
Сергѣй, долго глядѣвшій съ любопытствомъ и удивленіемъ на эту сцену, тихонько толкнулъ старика въ бокъ.
