мимо булочной Филиппова, пожирал глазами выставленные въ окнахъ громадные хлѣбы: у нѣкоторыхъ тѣсто было желтое, у другихъ розовое, у третьихъ перемежалось со слоями мака. Наконецъ я рѣшился войти. Какіе-то гимназисты ѣли жареные пирожки, держа ихъ въ кусочкахъ сѣрой промаслившейся бумаги. Я почувствовалъ ненависть къ этимъ счастливцамъ…
«— Что̀ вамъ угодно?—спросилъ меня приказчикъ.
«Я принялъ самый небрежный видъ и сказалъ фатовскимъ тономъ:
«— Отвѣсьте-ка мнѣ фунтъ чернаго хлѣба…
«Но я далеко не былъ спокоенъ, пока приказчикъ широкимъ ножомъ красиво рѣзалъ хлѣбъ. «А вдругъ,—думалось мнѣ:—фунтъ хлѣба сто̀итъ не 2½ копейки, а больше? Или что̀ будетъ, если приказчикъ отрѣжетъ съ походцемъ? Я понимаю, можно задолжать въ ресторанѣ пять-десять рублей и приказать буфетчику: «Запиши тамъ за мной, любезный», но какъ быть, если не хватитъ одной копейки?
«Ура! Хлѣбъ сто̀итъ ровно три копейки. Я переминался терпѣливо съ ноги на ногу, когда его завертывали въ бумагу. Какъ только я вышелъ изъ булочной, чувствуя въ карманѣ теплое и мягкое прикосновеніе хлѣба, мнѣ хотѣлось отъ радости закричать и съежиться, какъ дѣлаютъ маленькія дѣти, ложась въ постель послѣ цѣлаго дня бѣготни. И я не могъ утерпѣть, чтобы еще на Невскомъ не сунуть въ ротъ двухъ большихъ, вкусныхъ кусковъ.
«Да-съ. Я все это разсказываю въ почти веселомъ тонѣ… Но тогда мнѣ было вовсе не до веселья. Прибавьте къ мученіямъ голода острый стыдъ провала, близкую перспективу насмѣшекъ полковыхъ товарищей, очаровательную любезность чиновниковъ, отъ которыхъ зависѣла выдача проклятыхъ прогоновъ… Я вамъ скажу
