залъ. Но оказалось, что самая трудная вещь въ мірѣ—именно получить прогоны въ Петербургѣ. Изъ канцеляріи академіи меня посылали въ главный штабъ, изъ главнаго штаба—въ комендантское управленіе, оттуда—въ окружное интендантство, а оттуда—обратно въ академію, и наконецъ—въ казначейство. Во всѣхъ этихъ мѣстахъ были различные часы пріема: гдѣ отъ 9 час. утра до 12, гдѣ отъ 3 до 5 час. Я всюду опаздывалъ, и положеніе мое становилось критическимъ.
«Вмѣстѣ съ билетомъ въ нормальную столовую я истратилъ легкомысленнымъ образомъ и гривенникъ. На другой день при первыхъ приступахъ голода я рѣшилъ продать учебники. Толстый баронъ Вега въ обработкѣ Бремикера и въ переплетѣ пошелъ за четвертакъ, администрація проф. Лобко за 20 копеекъ, солиднаго генерала Дуропа никто не бралъ.
«Еще два дня я былъ въ полусытомъ состояніи. На третій день изъ прежнихъ богатствъ осталось только три копейки. Я, скрѣпя сердце, пошелъ просить взаймы у товарищей, но они всѣ отговаривались «торричелліевой пустотой» кармановъ, и только одинъ сказалъ, что хотя у него и есть нѣсколько рублей, но все-таки онъ взаймы ничего не дастъ, «потому что,—объяснилъ онъ съ нѣжной улыбкой:—часто, давъ другу въ долгъ денегъ, мы лишаемся и друга и денегъ,—какъ сказалъ однажды великій Шекспиръ въ одномъ изъ своихъ безсмертныхъ произведеній»…
«Три копейки! Я предавался надъ ними трагическимъ размышленіямъ: истратить ли ихъ на полдесятка папиросъ, или подождать, когда голодъ сдѣлается невыносимымъ, и тогда купить на нихъ хлѣба?
«Какъ я былъ уменъ, что рѣшился на послѣднее! Къ вечеру я проголодался, какъ Робинзонъ Крузе на своемъ островѣ, и вышелъ на Невскій. Я разъ десять прошелъ
