всегда благосклонный ко всему маленькому и слабому, попробовалъ на полу крѣпость ея головы. Потомъ я приносилъ ему картинки, пробовалъ заинтересовать его кубиками, разговаривалъ съ нимъ, называя разные предметы и показывая на нихъ. Но, или система швейцарскаго доктора была невѣрна, или я не умѣлъ ее примѣнить на практикѣ, только развитіе Степана не подвигалось ни на шагъ.
«Зато онъ необыкновенно полюбилъ меня въ эти дни. Тогда я приходилъ, онъ кидался мнѣ навстрѣчу съ восторженнымъ ревомъ. Онъ не спускалъ съ меня глазъ; когда я переставалъ обращать на него вниманіе, онъ подходилъ и лизалъ, какъ собака, мои руки, сапоги или одежду. Послѣ моего ухода онъ долго не отходилъ отъ окна и испускалъ такіе жалобные вопли, что другіе квартиранты жаловались на него хозяйкѣ.
«А мои личныя дѣла были очень плохи. Я провалился—и провалился съ необычайнымъ трескомъ—на предпослѣднемъ экзаменѣ по фортификаціи. Мнѣ оставалось только собрать пожитки и отправляться обратно въ полкъ. Мнѣ кажется, я во всю мою жизнь не забуду того ужаснаго момента, когда, выйдя изъ аудиторіи, я проходилъ величественный вестибюль академіи. Боже мой! какимъ маленькимъ, жалкимъ и униженнымъ казался я самъ себѣ, сходя по этимъ широкимъ ступенямъ, устланнымъ сѣрымъ байковымъ ковромъ съ красными каемками по бокамъ и съ бѣлой холщевой дорожкой посрединѣ.
«Нужно было какъ можно скорѣе ѣхать. Къ этому меня побуждали и финансовыя соображенія: въ моемъ бумажникѣ лежали всего-навсего: гривенникъ и билетъ на одинъ разъ въ нормальную столовую…
«Я думалъ: получить поскорѣе обратные прогоны (о, какая свирѣпая иронія заключалась для меня въ послѣднемъ словѣ!)—и въ тотъ же день маршъ на вок-
