когда не покидаетъ меня, и каждый разъ, когда я вижу такого вотъ блаженнаго, я чувствую себя растроганнымъ чуть ли не до слезъ… Если вы позволите, я разскажу вамъ, почему идіоты внушаютъ мнѣ такую жалость.
Я поспѣшилъ попросить его объ этомъ, и онъ началъ:
— Въ 18.. году я поѣхалъ ранней осенью въ Петербургъ держать экзаменъ въ академію генеральнаго штаба. Я остановился въ первой попавшейся гостиницѣ, на углу Невскаго и Фонтанки. Изъ оконъ моихъ были видны бронзовые кони Аничкова моста, всегда мокрые и блестящіе, точно обтянутые новой клеенкой. Я часто рисовалъ ихъ на мраморныхъ подоконникахъ моего номера.
«Петербургъ меня непріятно поразилъ: все время онъ былъ окутанъ унылымъ сѣрымъ покровомъ затяжного дождя. Но академія, когда я впервые туда явился, прямо меня подавила, ошеломила и уничтожила своей грандіозностью. Я, какъ теперь, помню ея огромную швейцарскую, широкую лѣстницу съ мраморными перилами, анфилады высокихъ, строгихъ аудиторій и навощенные, блестящіе, какъ зеркала, паркеты, по которымъ мои провинціальныя ноги ступали такъ неувѣренно. Офицеровъ въ этотъ день собралось человѣкъ до четырехсотъ. На скромномъ фонѣ армейскихъ зеленыхъ мундировъ сверкали гремящіе палаши кирасировъ, красныя груди улановъ, бѣлые колеты кавалергардовъ; пестрѣли султаны, золотые орлы на каскахъ, разноцвѣтные обшлага, серебряный шашки. Все это были соперники, и, поглядывая на нихъ, я съ гордостью и волненіемъ пощипывалъ то мѣсто, гдѣ предполагались у меня въ будущемъ усы. Когда мимо насъ, застѣнчивыхъ пѣхотинцевъ, пробѣгали съ портфелями подъ мышкой необыкновенно озабоченные полковники генеральнаго штаба, мы сторонились отъ нихъ въ благоговѣйномъ ужасѣ.
