лымъ, блѣднымъ лицомъ, съ отвисшими губами, красными, толстыми и мокрыми, и со взглядомъ идіота. Бородатый мужикъ провезъ кресло мимо насъ и скрылся за поворотомъ дорожки. Я замѣтилъ, какъ тряслась во всѣ стороны огромная остроконечная голова слабоумнаго и какъ она при каждомъ толчкѣ то падала да плечи, то безсильно опускалась внизъ.
— Ахъ, бѣдный, бѣдный человѣкъ!—произнесъ тихо мой спутникъ.
Въ его словахъ мнѣ послышалось такое глубокое и такое истинное сочувствіе, что я невольно посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ. Я зналъ Зимина давно: это былъ добродушный, сильный, мужественный и веселый человѣкъ. Онъ служилъ въ одномъ изъ полковъ, расположенныхъ въ нашемъ городѣ. Говоря по правдѣ, я не ожидалъ отъ него такого неподдѣльнаго состраданія къ чужому несчастію.
— Бѣдный-то онъ, конечно, бѣдный, но какой же онъ человѣкъ?—возразилъ я, желая вызвать Зимина на разговоръ.
— Почему же вы отказываете ему въ этомъ?—спросилъ въ свою очередь Зиминъ.
— Ну… какъ вамъ сказать? Это же всѣмъ ясно… У идіотовъ вѣдь нѣтъ никакихъ высшихъ побужденій и свойствъ, отличающихъ человѣка отъ животнаго: ни разума, ни рѣчи, ни воли… Собака или кошка обладаютъ этимъ качествомъ въ гораздо большей степени…
Но Зиминъ прервалъ меня.
— Извините, пожалуйста, я, наоборотъ, глубоко убѣжденъ, что идіотамъ вовсе не чужды человѣческіе инстинкты. Они у нихъ только затуманены… Живутъ гдѣ-то глубоко подъ звѣриными ощущеніями… Видите ли… со мной былъ одинъ случай, послѣ котораго, мнѣ кажется, я имѣю право такъ говорить. Воспоминаніе о немъ ни-
