Любовь князя къ Марьѣ Гавриловнѣ не только не уменьшалась, но даже еще болѣе распалялась, только все ему не было успѣха. Онъ у нея сколько разъ руки и сердца на колѣняхъ просилъ, но она ему все одно отвѣчаетъ: «Что̀ же я, говоритъ, сдѣлаю, если я васъ не люблю?»—«Ну, не любите,—говоритъ князь:—можетъ, потомъ слюбится, а безъ васъ я несчастный человѣкъ». А она ему на это отвѣчаетъ: «Мнѣ очень васъ жаль, но вашей бѣдѣ я помочь не могу».—«Да вы, можетъ-быть, кого-нибудь уже любите?»—«Можетъ-быть, и люблю». И сама смѣется.
Затосковалъ князь. Лежитъ у себя дома на диванѣ лицомъ къ стѣнѣ, хмурый, молчитъ, отъ ѣды его даже отбило. Въ домѣ всѣ на цыпочкахъ ходятъ… Въ одну изъ такихъ минутъ какъ-то пріѣзжаетъ Розановъ, тоже лица на немъ нѣтъ. Вошелъ въ князевъ кабинетъ, поздоровался и молчитъ. И оба молчатъ. Наконецъ художникъ съ духомъ собрался и говоритъ:
— Послушай, Андрей Львовичъ, мнѣ больно, что я тебѣ сейчасъ дружеской рукой ударъ нанесу.
Князь, лежа лицомъ къ стѣнкѣ, отзывается:
— Пожалуйста, безъ прелюдій, говори прямо.
Тогда художникъ прямо и объяснился:
— Теперь мнѣ Марья Гавриловна въ родѣ какъ жена.
Князь спрашиваетъ:
— Можетъ-быть, ты съ ума сошелъ?
— Нѣтъ,—говоритъ художникъ:—я съ ума не сошелъ. Марью Гавриловну я давно любилъ, но не смѣлъ ей своихъ чувствъ открыть. А сегодня утромъ она мнѣ сказала:—«Что̀ намъ другъ отъ друга прятаться? Я давно вижу, что вы меня любите, и сама я также васъ люблю. Только замужъ за васъ не выйду, а будемъ такъ…»
Разсказалъ художникъ всю эту исторію, а князь ле-
