забуду кривой, страшной улыбки, исказившей его губы, когда онъ съ трудомъ выговорилъ:
«— Я… себя… не позволю… обыскивать…
«Штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й вспыхнулъ:
«— Какъ, чортъ возьми? Пять старыхъ офицеровъ позволяютъ себя обыскивать, а ты нѣтъ? У меня вся морда, видишь, какъ исполосована, и зубы выбиты прикладомъ, и однако меня обыскивали… Что̀ же ты лучше насъ всѣхъ? Или у тебя понятія о чести щепетильнѣе, чѣмъ у насъ? Сейчасъ подходи, Ѳедька, слышишь?
«Но Чекмаревъ опять отрицательно покачалъ головой.
«— Не пойду,—прошепталъ онъ.
«Было что-то ужасное въ его неподвижной позѣ, въ мертвенномъ взглядѣ его глазъ и въ его напряженной улыбкѣ.
«Ивановъ 1-й вдругъ перемѣнилъ тонъ и заговорилъ такимъ ласковымъ тономъ, какого никто не могъ ожидать отъ этого стараго пьяницы и грубаго солдата:
«— Ѳедюша, голубчикъ мой, брось глупости… Ты знаешь, я тебя, какъ сына, люблю… Ну, брось, милый, прошу тебя… Можетъ-быть, ты какъ-нибудь… ну, знаешь, того… изъ-за этого дурацкаго пари… понимаешь, пошутилъ… а? Ну, пошутилъ, Ѳедюша, ну, и кончено, ну, прошу тебя....
«Вся кровь бросилась въ лицо Чекмареву и сейчасъ же отхлынула назадъ. Губы его задергались. Онъ молча съ прежней страдальческой улыбкой покачалъ головой… Стало ужасно тихо, и только сердитое сопѣнье майора Кожина оглушительно раздавалось въ этой тишинѣ.
«Ивановъ 1-й глубоко, во всю грудь, вздохнулъ, повернулся бокомъ къ Чекмареву и, не глядя на него, сказалъ глухо:
«— Въ такомъ случаѣ, знаете, поручикъ… мы хотя и не сомнѣваемся въ вашей честности… но, знаете…
