биралъ для меня двѣ розы: темно-карминную и чайную? Когда мы проходили мимо, я по внезапному движенію твоей руки замѣтила, что ты и теперь хочешь сдѣлать то же самое, но ты во̀-время остановился, и какъ я тебѣ за это благодарна, милый!
Подъ сотнями любопытныхъ взглядовъ мы прошли въ легкую бесѣдку, которая такъ дерзко повисла со страшной высоты надъ моремъ, что, когда глядишь внизъ, перегнувшись черезъ перила, то не видишь берега, и кажется, что плаваешь въ воздухѣ. Подъ нашими ногами шумѣло море; сверху оно казалось такимъ чернымъ и жуткимъ! Недалеко отъ берега торчатъ изъ воды большіе, черные, угловатые камни. На нихъ то и дѣло набѣгали волны и, разбившись, покрывали ихъ буграми бѣлой пѣны; когда же волны уходили назадъ, то отшлифованные прибоемъ мокрые бока камней блестѣли, какъ лакированные, отражая свѣтъ электрическихъ фонарей. Иногда налеталъ легкій вѣтерокъ, насыщенный такимъ крѣпкимъ, здоровымъ запахомъ морскихъ водорослей, рыбы и соленой влаги, что отъ него сама собой расширялась грудь и вздрагивали ноздри...
А насъ все сильнѣе, все тягостнѣе сковывало что-то нехорошее, скучное, принужденное... Когда принесли шампанское, ты, наливая мой бокалъ, сказалъ съ мрачной шутливостью:
— Попробуемъ хоть искусственно приподнять себя. Выпьемъ этого храбраго, добраго вина, какъ говорятъ пылкіе французы.
Нѣтъ, намъ все равно не помогло бы и храброе, доброе вино. Ты самъ понималъ это, потому что сейчасъ же прибавилъ съ длиннымъ вздохомъ:
— А помните, какъ мы съ вами бывали отъ утра до вечера пьяны безъ вина, одной нашей любовью и радостью существованія?
