воскликнули вы, и я слышала, какъ тоскливо задрожалъ вашъ голосъ. — Ради Бога, пойдемте на воздух, потому что иначе я распла̀чусь или сойду съ ума!..
Мы вышли. Въ воздухѣ была уже разлита полупрозрачная, мягкая, смуглая тьма весенняго вечера, и въ ней необыкновенно легко, тонко и четко рисовались углы зданій, вѣтки деревьевъ и контуры человѣческихъ фигуръ. Когда мы прошли бульваръ и вы подозвали коляску, я уже знала,куда вы хотите меня повезти.
Тамъ все попрежнему. Огромная площадка, плотно утрамбованная и усыпанная и усыпанная крупнымъ желтымъ песком, яркій голубой свѣтъ висячихъ электрическихъ фонарей, рѣзвые, бодрящіе звуки военнаго оркестра, длінные ряды легкихъ мраморныхъ столиковъ, занятыхъ мужчинами и женщинами, стукъ ножей, неразборчивый и монотонный говоръ толпы, торопливо снующіе лакеи, — все та же подмывающая обстановка дорогого ресторана... Боже мой! Какъ быстро, безостановочно мѣняется человѣкъ, и какъ постоянны, непоколебимы окружающіе его мѣста и предметы. Въ этомъ контрастѣ всегда есть что-то безконечно печальное и таинственное. Знаете ли, попадались мнѣ иногда дурныя квартиры, даже не просто дурныя, а отвратительныя, невозможныя и при томъ связанныя съ цѣлой кучей непріятныхъ событий, огорченій, болѣзней. Перемѣнишь такую квартиру, и прямо кажется, что въ царство небесное попалъ. Но сто̀итъ черезъ недѣлю, другую проѣхать случайно мимо этого дома и взглянуть на пустыя окна съ приклеенными бѣлыми билетіками, и — душа сожмется отъ какого-то мучительнаго, томнаго сожалѣнія. Правда, было здѣсь гадко, было тяжело, но все-таки здѣсь какъ будто бы осталась навѣки цѣлая полоса твоей жизни, — невозвратимая полоса!
Такъ же, какъ и раньше, у воротъ ресторана сидятъ дѣвушки съ корзинами цвѣтовъ. Помнишь, ты всегда вы-
