близкаго одиночества. Олеся вдругъ поднялась и присѣла на постели. Лицо ея стало сразу серьезнымъ.
— Ваня, послушай…—произнесла она съ разстановкой.—Скажи мнѣ: покамѣстъ ты былъ со мною, былъ ли ты счастливъ? Хорошо ли тебѣ было?
— Олеся! И ты еще спрашиваешь!
— Подожди… Жалѣлъ ли ты, что узналъ меня? Думалъ ли ты о другой женщинѣ, когда видѣлся со мною?
— Ни одного мгновенія! Не только въ твоемъ присутствіи, но, даже и оставшись одинъ, я ни о комъ, кромѣ тебя, не думалъ.
— Ревновалъ ли ты меня? Былъ ли ты когда-нибудь на меня недоволенъ? Не скучалъ ли ты со мною?
— Никогда, Олеся! Никогда!
Она положила обѣ руки мнѣ на плечи и съ невыразимой любовью поглядѣла въ мои глаза.
— Такъ и знай же, мой дорогой, что никогда ты обо мнѣ не вспомнишь дурно или со зломъ,—сказала ока такъ убѣдительно, точно читала у меня въ глазахъ будущее.—Какъ разстанемся мы съ тобой, тяжело тебѣ въ первое время будетъ, охъ, какъ тяжело… Плакать будешь, мѣста себѣ не найдешь нигдѣ. А потомъ все пройдетъ, все изгладится. И ужъ безъ горя ты будешь обо мнѣ думать, а легко и радостно.
Она опять откинулась головой на подушки и прошептала ослабѣвшимъ голосомъ:
— А теперь поѣзжай, мой дорогой… Поѣзжай домой, голубчикъ… Устала я немножко. Подожди… поцѣлуй меня… Ты бабушки не бойся… она позволитъ. Позволишь вѣдь, бабушка?
— Да ужъ простись, простись, какъ слѣдуетъ,—недовольно проворчала старуха:—Чего же передо мной таиться-то?.. Давно знаю…
— Поцѣлуй меня сюда и сюда еще… и сюда,—го-
