душки. Лицо Олеси пылало лихорадочнымъ румянцемъ, темные глаза блестѣли неестественно ярко, сухія губы нервно вздрагивали. Длинныя красныя ссадины изборождали ея лобъ, щеки и шею. Темные синяки были на лбу и подъ глазами.
— Не смотри на меня… Прошу тебя… Гадкая я теперь,—умоляюще шептала Олеся, стараясь своею ладонью закрыть мнѣ глаза.
Сердце мое переполнилось жалостью. Я приникъ губами къ Олесиной рукѣ, неподвижно лежавшей на одѣялѣ, и сталъ покрывать ее долгими, тихими поцѣлуями. Я и раньше цѣловалъ иногда ея руки, но она всегда отнимала ихъ у меня съ торопливымъ, застѣнчивымъ испугомъ. Теперь же она не противилась этой ласкѣ и другой, свободной рукой тихо гладила меня по волосамъ.
— Ты все знаешь?—шопотомъ спросила она.
Я молча наклонилъ голову. Правда, я не все понялъ изъ разсказа Никиты Назарыча. Мнѣ не хотѣлось только, чтобы Олеся волновалась, вспоминая объ утреннемъ происшествіи. Но вдругъ при мысли объ оскорбленіи, которому она подверглась, на меня сразу нахлынула волна неудержимой ярости.
— О! Зачѣмъ меня тамъ не было въ это время!—вскричалъ я, выпрямившись и сжимая кулаки.—Я бы… я бы…
— Ну, полно… полно… Не сердись, голубчикъ,—кротко прервала меня Олеся.
Я не могъ болѣе удерживать слезъ, давно давившихъ мнѣ горло и жегшихъ глаза. Припавъ лицомъ къ плечу Олеси, я беззвучно и горько зарыдалъ, сотрясаясь всѣмъ тѣломъ.
— Ты плачешь? Ты плачешь?—Въ голосѣ ея зазвучали удивленіе, нѣжность и состраданіе.—Милый мой… Да перестань же, перестань… Не мучь себя, голуб-
