спѣшно подбѣжала ко мнѣ. На небѣ уже стоялъ тонкій серебряный зазубренный серпъ молодого мѣсяца, и при его блѣдномъ свѣтѣ я увидѣлъ, что глаза Олеси полны крупныхъ невылившихся слезъ.
— Олеся, о чемъ ты?—спросилъ я тревожно.
Она схватила мои руки и стала ихъ цѣловать поочередно.
— Милый… какой ты хорошій! Какой ты добрый!—говорила она дрожащимъ голосомъ.—Я сейчасъ шла и подумала: какъ ты меня любишь!.. И знаешь, мнѣ ужасно хочется сдѣлать тебѣ что-нибудь очень, очень пріятное.
— Олеся… Дѣвочка моя славная, успокойся…
— Послушай, скажи мнѣ,—продолжала она:—ты бы очень былъ доволенъ, если бы я когда-нибудь пошла въ церковь? Только правду, истинную правду скажи.
Я задумался. У меня вдругъ мелькнула въ головѣ суевѣрная мысль: а не случится ли отъ этого какого-нибудь несчастья?
— Что̀ же ты молчишь? Ну, говори скорѣе, былъ бы ты этому радъ или тебѣ все равно?
— Какъ тебѣ сказать, Олеся?—началъ я съ запинкой.—Ну, да, пожалуй, мнѣ это было бы пріятно. Я вѣдь много разъ говорилъ тебѣ, что мужчина можетъ не вѣрить, сомнѣваться, даже смѣяться наконецъ. Но женщина… женщина должна быть набожна безъ разсужденій. Въ той простой и нѣжной довѣрчивости, съ которой она отдаетъ себя подъ защиту Бога, я всегда чувствую что-то трогательное, женственное и прекрасное.
Я замолчалъ. Олеся тоже не отзывалась, притаившись головой около моей груди.
— А зачѣмъ ты меня объ этомъ спросила?—полюбопытствовалъ я.
Она вдругъ встрепенулась.
— Такъ себѣ… Просто спросила… Ты не обращай вниманія. Ну, до свиданія, милый. Приходи же завтра.
