церковнаго служенія,—весьма возможно, что тогда я сталъ бы иронизировать (но только слегка, ибо я всегда былъ вѣрующимъ человѣкомъ) надъ ея религіозностью и развивать въ ней критическую пытливость ума. Но она съ твердой и наивной убѣжденностью исповѣдывала свое общеніе съ темными силами и свое отчужденіе отъ Бога, о которомъ она даже боялась говорить.
Напрасно я покушался поколебать суевѣріе Олеси. Всѣ мои логическіе выводы, всѣ мои, иной разъ грубыя и злыя насмѣшки разбивались объ ея покорную увѣренность въ свое таинственное роковое призваніе.
— Ты боишься церкви, Олеся?—повторилъ я.
Она молча наклонила голову.
— Ты думаешь, что Богъ не приметъ тебя?—продолжалъ я съ возрастающей горячностью.—Что у Него не хватитъ для тебя милосердія? У Того, который, повелѣвая милліонами ангеловъ, сошелъ однако на землю и принялъ ужасную, позорную смерть для избавленія всѣхъ людей? У Того, кто не погнушался раскаяніемъ самой послѣдней женщины и обѣщалъ разбойнику-убійцѣ, что онъ сегодня же будетъ съ Нимъ въ раю?..
Все это было уже не ново Олесѣ въ моемъ толкованіи, но на этотъ разъ она даже и слушать меня не стала. Она быстрымъ движеніемъ сбросила съ себя платокъ и, скомкавъ его, бросила мнѣ въ лицо. Началась возня. Я старался отнять у нея цвѣтокъ боярышника. Сопротивляясь, она упала на землю и увлекла меня за собою, радостно смѣясь и протягивая мнѣ свои, раскрытыя частымъ дыханіемъ, влажныя, милыя губы…
Поздно ночью, когда мы простились и уже разошлись на довольно большое разстояніе, я вдругъ услышалъ за собою голосъ Олеси:
— Ванечка! Подожди минутку… Я тебѣ что-то скажу!
Я повернулся и пошелъ къ ней навстрѣчу. Олеся по-
