слова.—Я не хочу тебя обидѣть. Я вѣдь только о твоемъ счастьѣ думаю. Наконецъ ты позабылъ про бабушку. Ну, посуди самъ, развѣ хорошо будетъ съ моей стороны ее одну оставить?
— Что̀ жъ… и бабушкѣ у насъ мѣсто найдется. (Признаться, мысль о бабушкѣ меня сильно покоробила). А не захочетъ она у насъ жить, такъ во всякомъ городѣ есть такіе дома… они называются богадѣльнями… гдѣ такимъ старушкамъ даютъ и покой и уходъ внимательный…
— Нѣтъ, что̀ ты! Она изъ лѣса никуда не пойдетъ. Она людей боится.
— Ну, такъ ты ужъ сама придумывай, Олеся, какъ лучше. Тебѣ придется выбирать между мной и бабушкой. Но только знай одно—что безъ тебя мнѣ и жизнь будетъ противна.
— Солнышко мое!—съ глубокой нѣжностью произнесла Олеся.—Ужъ за одни твои слова спасибо тебѣ… Отогрѣлъ ты мое сердце… Но все-таки замужъ я за тебя не пойду… Лучше ужъ я такъ пойду съ тобой, если не прогонишь… Только не спѣши, пожалуйста, не торопи меня. Дай мнѣ денька два, я все это хорошенько обдумаю… И съ бабушкой тоже нужно поговорить.
— Послушай, Олеся,—спросилъ я, осѣненный новой догадкой.—А можетъ-быть, ты опять… церкви боишься?
Пожалуй, что съ этого вопроса и надо было начать. Почти ежедневно спорилъ я съ Олесей, стараясь разубѣдить ее въ мнимомъ проклятіи, тяготѣющемъ надъ ея родомъ, вмѣстѣ съ обладаніемъ чародѣйными силами. Въ сущности, въ каждомъ русскомъ интеллигентѣ сидитъ немножко развивателя. Это у насъ въ крови, это внѣдрено намъ всей русской беллетристикой послѣднихъ десятилѣтій. Почемъ знать?—если бы Олеся глубоко вѣровала, строго блюла посты и не пропускала ни одного
