исходъ изъ нашихъ отношеній. Одно лишь обстоятельство пугало и останавливало меня: я не смѣлъ даже воображать себѣ, какова будетъ Олеся, одѣтая въ модное платье, разговаривающая въ гостиной съ женами моихъ сослуживцевъ, исторгнутая изъ этой очаровательной рамки стараго лѣса, полнаго легендъ и таинственныхъ силъ.
Но чѣмъ ближе подходило время моего отъѣзда, тѣмъ большій ужасъ одиночества и бо̀льшая тоска овладѣвали мною. Рѣшеніе жениться съ каждымъ днемъ крѣпло въ моей душѣ, и подъ конецъ я уже пересталъ видѣть въ немъ дерзкій вызовъ обществу. «Женятся же хорошіе и ученые люди на швейкахъ, на горничныхъ,—утѣшалъ я себя:—и живутъ прекрасно, и до конца дней своихъ благословляютъ судьбу, толкнувшую ихъ на это рѣшеніе. Не буду же я несчастнѣе другихъ, въ самомъ дѣлѣ?»
Однажды въ серединѣ іюня, подъ вечеръ, я, по обыкновенію, ожидалъ Олесю на поворотѣ узкой лѣсной тропинки между кустами цвѣтущаго боярышника. Я еще издали узналъ легкій, быстрый шумъ ея шаговъ.
— Здравствуй, мой родненькій,—сказала Олеся, обнимая меня и тяжело дыша.—Заждался, небось? А я насилу-насилу вырвалась… Все съ бабушкой воевала.
— До сихъ поръ не утихла?
— Куда тамъ! «Ты, говоритъ, пропадешь изъ-за него… Натѣшится онъ тобою вволю, да и броситъ. Не любитъ онъ тебя вовсе…»
— Это она про меня такъ?
— Про тебя, милый… Вѣдь я все равно ни одному ея словечку не вѣрю.
— А она все знаетъ?
— Не скажу навѣрно… кажется, знаетъ. Я съ ней, впрочемъ, объ этомъ ничего не говорю—сама догадывается. Ну, да что̀ объ этомъ думать… Пойдемъ.
