кликнула она съ нетерпѣливымъ сожалѣніемъ.—Я бы въ одинъ день васъ на ноги поставила… Ну, какъ же имъ можно довѣриться, когда они ничего, ни-че-го не понимаютъ? Почему вы за мной не послали?
Я замялся.
— Видишь ли, Олеся… это и случилось такъ внезапно… и кромѣ того я боялся тебя безпокоить. Ты въ послѣднее время стала со мной какая-то странная, точно все сердилась на меня, или надоѣлъ я тебѣ… Послушай, Олеся,—прибавилъ я, понижая голосъ:—намъ съ тобой много, много нужно поговорить… только однимъ… понимаешь?
Она тихо опустила вѣки въ знакъ согласія, потомъ боязливо оглянулась на бабушку и быстро шепнула:
— Да… я и сама хотѣла… потомъ… подождите…
Едва только закатилось солнце, какъ Олеся стала меня торопить итти домой.
— Собирайтесь, собирайтесь скорѣе,—говорила она, увлекая меня за руку со скамейки.—Если васъ теперь сыростью охватитъ,—болѣзнь сейчасъ же назадъ вернется.
— А ты куда же, Олеся?—спросила вдругъ Мануйлиха, видя, что ея внучка поспѣшно набросила на голову большой сѣрый шерстяной платокъ.
— Пойду… провожу немножко,—отвѣтила Олеся.
Она произнесла это равнодушно, глядя не на бабушку, а въ окно, но въ ея голосѣ я уловилъ чуть замѣтный оттѣнокъ раздраженія.
— Пойдешь-таки?—съ удареніемъ переспросила старуха.
Глаза Олеси сверкнули и въ упоръ остановились на лицѣ Мануйлихи.
— Да, и пойду!—возразила она надменно.—Ужъ давно объ этомъ говорено и переговорено… Мое дѣло, мой и отвѣтъ.
