— Ну, а если я васъ попрошу, Евпсихій Африкановичъ,—началъ я опять умильнымъ тономъ.—Конечно, ваши обязанности сложныя и хлопотливыя, но вѣдь сердце у васъ, я знаю, предоброе, золотое сердце. Что̀ вамъ сто̀итъ пообѣщать мнѣ не трогать этихъ женщинъ?
Глаза урядника вдругъ остановились поверхъ моей головы.
— Хорошенькое у васъ ружьишко,—небрежно уронилъ онъ, не переставая барабанить.—Славное ружьишко. Прошлый разъ, когда я къ вамъ заѣзжалъ и не засталъ дома, я все на него любовался… Чудное ружьецо!
Я тоже повернулъ голову назадъ и поглядѣлъ на ружье.
— Да, ружье недурное,—похвалилъ я.—Вѣдь оно старинное, фабрики Гастинъ-Реннета, я его только въ прошломъ году на центральное передѣлалъ. Вы обратите вниманіе на стволы.
— Какъ-же-съ, какъ-же-съ… я на стволы-то главнымъ образомъ и любовался. Великолѣпная вещь… Просто, можно сказать, сокровище.
Наши глаза встрѣтились, и я увидѣлъ, какъ въ углахъ губъ урядника дрогнула легкая, но многозначительная улыбка. Я поднялся съ мѣста, снялъ со стѣны ружье и подошелъ съ нимъ къ Евпсихію Африкановичу.
— У черкесовъ есть очень милый обычай дарить гостю все, что онъ похвалитъ,—сказалъ я любезно.—Мы съ вами хотя и не черкесы, Евпсихій Африкановичъ, но я прошу васъ принять отъ меня эту вещь на память.
Урядникъ для виду застыдился.
— Помилуйте, такую прелесть! Нѣтъ, нѣтъ, это уже черезчуръ щедрый обычай!
Однако мнѣ не пришлось долго его уговаривать. Урядникъ принялъ ружье, бережно поставилъ его между своихъ колѣнъ и любовно отеръ чистымъ носовымъ платкомъ пыль, осѣвшую на спусковой скобѣ. Я немного успокоился, увидѣвъ, что ружье по крайней мѣрѣ перешло
