Однажды, когда я, по обыкновенію, пришелъ передъ вечеромъ въ избушку на курьихъ ножкахъ, мнѣ сразу бросилось въ глаза удрученное настроеніе духа ея обитательницъ. Старуха сидѣла съ ногами на постели и, сгорбившись, обхвативъ голову руками, качалась взадъ и впередъ и что-то невнятно бормотала. На мое привѣтствіе она не обратила никакого вниманія. Олеся поздоровалась со мной, какъ и всегда, ласково, но разговоръ у насъ не вязался. Повидимому, она слушала меня разсѣянно и отвѣчала невпопадъ. На ея красивомъ лицѣ лежала тѣнь какой-то безпрестанной внутренней заботы.
— Я вижу, у васъ случилось что-то нехорошее, Олеся,—сказалъ я, осторожно прикасаясь рукой къ ея рукѣ, лежавшей на скамейкѣ.
Олеся быстро отвернулась къ окну, точно разглядывая тамъ что̀. Она старалась казаться спокойной, но ея брови сдвинулись и задрожали, а зубы крѣпко прикусили нижнюю губу.
— Нѣтъ… что̀ же у насъ могло случиться особеннаго?—произнесла она глухимъ голосомъ.—Все какъ было, такъ и осталось.
— Олеся, зачѣмъ ты говоришь мнѣ неправду? Это нехорошо съ твоей стороны… А я было-думалъ, что мы съ тобой совсѣмъ друзьями стали.
— Право же, ничего нѣтъ… Такъ… свои заботы… пустячныя…
— Нѣтъ, Олеся, должно-быть, не пустячныя. Посмотри—ты сама на себя непохожа сдѣлалась.
— Это вамъ такъ кажется только.
— Будь же со мной откровенна, Олеся. Не знаю, смогу ли я тебѣ помочь, но, можетъ-быть, хоть совѣтъ ка-
