— Стало-быть, и замужъ пойдешь,—поддразнилъ я.
— Это вы, можетъ-быть, про церковь говорите?—догадалась она.
— Конечно, про церковь… Священникъ вокругъ аналоя будетъ водить, дьяконъ запоетъ «Исаія ликуй», на голову тебѣ надѣнутъ вѣнецъ…
Олеся опустила вѣки и со слабой улыбкой отрицательно покачала головой.
— Нѣтъ, голубчикъ… Можетъ-быть, вамъ и не понравится, что̀ я скажу, а только у насъ въ роду никто не вѣнчался: и мать и бабка безъ этого прожили… Намъ въ церковь и заходить-то нельзя…
— Все изъ-за колдовства вашего?
— Да, изъ-за нашего колдовства,—со спокойной серьезностью отвѣтила Олеся.—Какъ же я посмѣю въ церковь показаться, если уже отъ самаго рожденія моя душа продана ему.
— Олеся… Милая… Повѣрь мнѣ, что ты сама себя обманываешь… Вѣдь это дико, это смѣшно, что̀ ты говоришь.
На лицѣ Олеси опять показалось уже замѣченное мною однажды странное выраженіе убѣжденной и мрачной покорности своему таинственному предназначенію.
— Нѣтъ, нѣтъ… Вы этого не можете понять, а я это чувствую… Вотъ здѣсь,—она крѣпко притиснула руку къ груди:—въ душѣ чувствую. Весь нашъ родъ проклятъ во вѣки вѣковъ. Да вы посудите сами: кто же намъ помогаетъ, какъ не онъ? Развѣ можетъ простой человѣкъ сдѣлать то, что̀ я могу? Вся наша сила отъ него идетъ.
И каждый разъ нашъ разговоръ, едва коснувшись этой необычайной темы, кончался подобнымъ образомъ. Напрасно я истощалъ всѣ доступные пониманію Олеси доводы, напрасно говорилъ въ простой формѣ о гипнотизмѣ, о внушеніи, о докторахъ-психіатрахъ и объ индійскихъ
