— Самую большую? Вижу.
— Такъ вотъ такіе высокіе дома. И съ верху до низу набиты людьми. Живутъ эти люди въ маленькихъ конуркахъ, точно птицы въ клѣткахъ, человѣкъ по десяти въ каждой, такъ что всѣмъ и воздуху-то не хватаетъ. А другіе внизу живутъ, подъ самой землей, въ сырости и холодѣ; случается, что солнца у себя въ комнатѣ круглый годъ не видятъ.
— Ну, ужъ я бъ ни за что не промѣняла своего лѣса на вашъ городъ,—сказала Олеся, покачавъ головой.—Я и въ Степань-то приду на базаръ, такъ мнѣ противно сдѣлается. Толкаются, шумятъ, бранятся… И такая меня тоска возьметъ за лѣсомъ,—такъ бы бросила все и безъ оглядки побѣжала… Богъ съ нимъ, съ городомъ вашимъ, не стала бы я тамъ жить никогда.
— Ну, а если твой мужъ будетъ изъ города?—спросилъ я съ легкой улыбкой.
Ея брови нахмурились, и тонкія ноздри дрогнули.
— Вотъ еще!—сказала она съ пренебреженіемъ.—Никакого мнѣ мужа не надо.
— Это ты теперь только такъ говоришь, Олеся. Почти всѣ дѣвушки то же самое говорятъ и все же замужъ выходятъ. Подожди немного: встрѣтишься съ кѣмъ-нибудь,—полюбишь—тогда не только въ городъ, а на край свѣта съ нимъ пойдешь.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ… пожалуйста, не будемъ объ этомъ,—досадливо отмахивалась она.—Ну къ чему этотъ разговоръ?.. Прошу васъ, не надо.
— Какая ты смѣшная, Олеся. Неужели ты думаешь, что никогда въ жизни не полюбишь мужчину? Ты—такая молодая, красивая, сильная. Если въ тебѣ кровь загорится, то ужъ тутъ не до зароковъ будетъ.
— Ну что̀ жъ—и полюблю!—сверкнувъ глазами, съ вызовомъ отвѣтила Олеся.—Спрашиваться ни у кого не буду…
