Тогда она принималась меня умолять:
— Нѣтъ, пожалуйста, пожалуйста, я постараюсь… Вы хоть какъ-нибудь скажите… хоть и непонятно…
Она принуждала меня пускаться въ чудовищныя сравненія, въ самые дерзкіе примѣры, и если я затруднялся подыскать выраженіе, она сама помогала мнѣ цѣлымъ дождемъ нетерпѣливыхъ вопросовъ, въ родѣ тѣхъ, которые мы предлагаемъ заикѣ, мучительно застрявшему на одномъ словѣ. И дѣйствительно, въ концѣ концовъ ея гибкій, подвижной умъ и свѣжее воображеніе торжествовали надъ моимъ педагогическимъ безсиліемъ. Я поневолѣ убѣждался, что для своей среды, для своего воспитанія (или, вѣрнѣе сказать, отсутствія его) она обладала изумительными способностями.
Однажды я вскользь упомянулъ что-то про Петербургъ. Олеся тотчасъ же заинтересовалась:
— Что̀ такое Петербургъ? Мѣстечко?
— Нѣтъ, это не мѣстечко; это самый большой русскій городъ.
— Самый большой? Самый, самый, что̀ ни на есть? И больше его нѣту?—пристала она ко мнѣ.
— Ну да… Тамъ все главное начальство живетъ… господа большіе… Дома тамъ все каменные, деревянныхъ нѣтъ.
— Ужъ, конечно, гораздо больше нашей Степани?—увѣренно спросила Олеся.
— О, да… немножко побольше… такъ, разъ въ пятьсотъ. Тамъ такіе есть дома, въ которыхъ въ каждомъ народу живетъ вдвое больше, чѣмъ во всей Степани.
— Ахъ, Боже мой! Какіе же это дома?—почти въ испугѣ спросила Олеся.
Мнѣ пришлось, по обыкновенію, прибѣгнуть къ сравненію.
— Ужасные дома. Въ пять, въ шесть, а то и въ семь этажей. Видишь вотъ ту сосну?
