ситъ или змѣя, клады указывала… да всего и не перечислишь.
— Знаешь что̀, Олеся?.. Ты меня извини, а я вѣдь этому всему не вѣрю. Ну, будь со мною откровенна, я тебя никому не выдамъ: вѣдь все это—одно притворство, чтобы только людей морочить?
Она равнодушно пожала плечами.
— Думайте, какъ хотите. Конечно, бабу деревенскую обморочить ничего не сто̀итъ, но васъ бы я не стала обманывать.
— Значить, ты твердо вѣришь колдовству?
— Да какъ же мнѣ не вѣрить? Вѣдь у насъ въ роду чары… Я и сама многое умѣю.
— Олеся, голубушка… Если бы ты знала, какъ мнѣ это интересно… Неужели ты мнѣ ничего не покажешь?
— Отчего же, покажу, если хотите,—съ готовностью согласилась Олеся.—Сейчасъ желаете?
— Да, если можно, сейчасъ.
— А бояться не будете?
— Ну вотъ глупости. Ночью, можетъ-быть, боялся бы, а теперь еще свѣтло.
— Хорошо. Дайте мнѣ руку.
Я повиновался. Олеся быстро засучила рукавъ моего пальто и разстегнула запонку у манжетки, потомъ она достала изъ своего кармана небольшой, вершка въ три, финскій ножикъ и вынула его изъ кожанаго чехла.
— Что̀ ты хочешь дѣлать?—спросилъ я, чувствуя, какъ во мнѣ шевельнулось подленькое опасеніе.
— А вотъ сейчасъ… Вѣдь вы же сказали, что не будете бояться!
Вдругъ рука ея сдѣлала едва замѣтное легкое движеніе, и я ощутилъ въ мякоти руки, немного выше того мѣста, гдѣ щупаютъ пульсъ, раздражающее прикосновеніе остраго лезвея. Кровь тотчасъ же выступила во
