Но Олеся уже накинула на голову красный кашемировый платокъ и вдругъ, подбѣжавъ къ бабушкѣ, обняла ее и звонко поцѣловала.
— Бабушка! Милая, дорогая, золотая… я только на минуточку, сейчасъ и назадъ.
— Ну ладно, ужъ ладно, верченая,—слабо отбивалась отъ нея старуха.—Вы, господинъ, не обезсудьте: совсѣмъ дурочка она у меня.
Пройдя узкую тропинку, мы вышли на лѣсную дорогу, черную отъ грязи, всю истоптанную слѣдами копытъ и изоборожденную колеями, полными воды, въ которой отражался пожаръ вечерней зари. Мы шли обочиной дороги, сплошь покрытой бурыми прошлогодними листьями, еще не высохшими послѣ снѣга. Кое-гдѣ сквозь ихъ мертвую желтизну подымали свои лиловыя головки крупные колокольчики «сна»—перваго цвѣтка Полѣсья.
— Послушай, Олеся,—началъ я:—мнѣ очень хочется спросить тебя кое о чемъ, да я боюсь, что ты разсердишься… Скажи мнѣ, правду ли говорятъ, что твоя бабка… какъ бы это выразиться?..
— Колдунья?—спокойно помогла мнѣ Олеся.
— Нѣтъ… Не колдунья…—замялся я.—Ну да, если хочешь—колдунья… Конечно, вѣдь мало ли что̀ болтаютъ. Почему ей просто-напросто не знать какихъ-нибудь травъ, средствъ, заговоровъ?.. Впрочемъ, если тебѣ это непріятно, ты можешь не отвѣчать.
— Нѣтъ, отчего же,—отозвалась она просто:—что̀ жъ тутъ непріятнаго? Да она, правда, колдунья. Но только теперь она стала стара и ужъ не можетъ дѣлать того, что̀ дѣлала раньше.
— Что̀ же она умѣла дѣлать?—полюбопытствовалъ я.
— Разное. Лѣчить умѣла, отъ зубовъ пользовала, руду заговаривала, отчитывала, если кого бѣшеная собака уку-
