— Да я и сама не знаю. Страшно мнѣ вдругъ сдѣлается, точно онъ не живой передо мной стоитъ. Вотъ хоть у бабушки спросите, она вамъ скажетъ, что я правду говорю. Трофимъ, мельникъ, въ позапрошломъ году у себя на млинѣ удавился, а я его только за два дня передъ тѣмъ видѣла и тогда же сказала бабушкѣ: «Вотъ посмотри, бабуся, что Трофимъ на-дняхъ дурной смертью умретъ». Такъ оно и вышло. А на прошлыя святки зашелъ къ намъ конокрадъ-Яшка, просилъ бабушку погадать. Бабушка разложила на него карты, стала ворожить. А онъ, шутя, спрашиваетъ: «Ты мнѣ скажи, бабка, какой я смертью умру?» А самъ смѣется. Я какъ поглядѣла на него, такъ и пошевельнуться не могу: вижу, сидитъ Яковъ, а лицо у него мертвое, зеленое… Глаза закрыты, а губы черныя… Потомъ, черезъ недѣлю, слышимъ, что поймали мужики Якова, когда онъ лошадей хотѣлъ свести… Всю ночь его били… Злой у насъ народъ здѣсь, безжалостный… Въ пятки гвозди ему заколотили, перебили кольями всѣ ребра, а къ утру изъ него и духъ вонъ.
— Отчего же ты ему не сказала, что его бѣда ждетъ?
— А зачѣмъ говорить?—возразила Олеся.—Что̀ у судьбы положено, развѣ отъ этого убѣжишь? Только бы понапрасну человѣкъ свои послѣдніе дни тревожился… Да мнѣ и самой гадко, что я такъ вижу, сама себѣ я противна дѣлаюсь… Только что̀ жъ? Это вѣдь у меня отъ судьбы. Бабка моя, когда помоложе была, тоже смерть узнавала, и моя мать тоже, и бабкина мать—это не отъ насъ… это въ нашей крови такъ.
Она перестала прясть и сидѣла, низко опустивъ голову, тихо положивъ руки вдоль колѣнъ. Въ ея неподвижно остановившихся глазахъ съ расширившимися зрачками отразился какой-то темный ужасъ, какая-то невольная покорность таинственнымъ силамъ и сверхъестественнымъ знаніямъ, осѣнявшимъ ея душу.
