только не могу догадаться, замужняя она или дѣвушка, а знаю, что съ темными волосами…
Я невольно бросилъ быстрый взглядъ на голову Олеси.
— Что̀ вы смотрите?—покраснѣла вдругъ она, почувствовавъ мой взглядъ съ пониманіемъ, свойственнымъ нѣкоторымъ женщинамъ.—Ну да, въ родѣ моихъ,—продолжала она, машинально поправляя волосы и еще больше краснѣя.
— Такъ ты говоришь—большая трефовая любовь?—пошутилъ я.
— Не смѣйтесь, не надо смѣяться,—серьезно, почти строго замѣтила Олеся.—Я вамъ все только правду говорю.
— Ну хорошо, не буду, не буду. Что̀ же дальше?
— Дальше… Охъ! Нехорошо выходитъ этой трефовой дамѣ, хуже смерти. Позоръ она черезъ васъ большой приметъ, такой, что во всю жизнь забыть нельзя, печаль долгая ей выходитъ… А вамъ въ ея планетѣ ничего дурного не выходитъ.
— Послушай, Олеся, а не могли ли тебя карты обмануть? Зачѣмъ же я буду трефовой дамѣ столько непріятностей дѣлать? Человѣкъ я тихій, скромный, а ты столько страховъ про меня наговорила.
— Ну, ужъ этого я не знаю. Да и вышло-то такъ, что не вы это сдѣлаете,—не нарочно, значитъ, а только черезъ васъ вся эта бѣда стрясется… Вотъ когда мои слова сбудутся, вы меня тогда вспомните.
— И все это тебѣ карты сказали, Олеся?
Она отвѣтила не сразу, уклончиво и какъ будто бы неохотно:
— И карты… Да я и безъ нихъ узнаю много, вотъ хоть бы по лицу. Если, напримѣръ, который человѣкъ долженъ скоро нехорошей смертью умереть, я это сейчасъ у него на лицѣ прочитаю, даже говорить мнѣ съ нимъ не нужно.
— Что̀ же ты видишь у него въ лицѣ?
