много на ухо туга, не услышитъ. Она только мой голосъ хорошо разбираетъ.
— Да, гадала. А что̀?
— Да такъ себѣ… Просто спрашиваю… А вы вѣрите?—кинула она на меня украдкой быстрый взглядъ.
— Чему? Тому, что̀ твоя бабка мнѣ гадала, или вообще?
— Нѣтъ, вообще…
— Какъ сказать, вѣрнѣе будетъ, что не вѣрю, а все-таки почемъ знать? Говорятъ, бываютъ случаи… Даже въ умныхъ книгахъ объ нихъ напечатано. А вотъ тому, что̀ твоя бабка говорила, такъ совсѣмъ не вѣрю. Такъ и любая баба деревенская сумѣетъ поворожить.
Олеся улыбнулась.
— Да, это правда, что она теперь плохо гадаетъ. Стара стала, да и боится она очень. А что вамъ карты сказали?
— Ничего интереснаго не было. Я теперь и не помню. Что̀ обыкновенно говорятъ: дальняя дорога, трефовый интересъ… Я и позабылъ даже.
— Да, да, плохая она стала ворожка. Слова многія позабыла отъ старости… Куда жъ ей? Да и опасается она. Развѣ только деньги увидитъ, такъ согласится.
— Чего же она боится?
— Извѣстно чего,—начальства боится… Урядникъ пріѣдетъ, такъ завсегда грозитъ: «Я, говоритъ, тебя во всякое время могу упрятать. Ты знаешь, говоритъ, что вашему брату за чародѣйство полагается? Ссылка въ каторжную работу, безъ сроку, на Соколиный островъ». Какъ вы думаете, вретъ онъ это или нѣтъ?
— Нѣтъ, врать онъ не вретъ; дѣйствительно за это что-то полагается, но уже не такъ страшно… Ну, а ты, Олеся, умѣешь гадать?
Она какъ будто бы немного замялась, но всего лишь на мгновеніе.
