Нѣтъ ничего мудренаго, что, какъ только немного просохли лѣсныя тропинки, я отправился въ избушку на курьихъ ножкахъ. На случай, если бы понадобилось успокоить ворчливую старуху, я захватилъ съ собою полфунта чаю и нѣсколько пригоршенъ кусковъ сахару.
Я засталъ обѣихъ женщинъ дома. Старуха возилась около ярко пылавшей печи, а Олеся пряла ленъ, сидя на очень высокой скамейкѣ; когда я, входя, стукнулъ дверью, она обернулась, нитка оборвалась подъ ея руками, и веретено покатилось по полу.
Старуха нѣкоторое время внимательно и сердито вглядывалась въ меня, сморщившись и заслоняя лицо ладонью отъ жара печки.
— Здравствуй, бабуся!—сказалъ я громкимъ, бодрымъ голосомъ.—Не узнаёшь, должно-быть, меня? Помнишь, я въ прошломъ мѣсяцѣ заходилъ про дорогу спрашивать? Ты мнѣ еще гадала?
— Ничего не помню, батюшка,—зашамкала старуха, недовольно тряся головой:—ничего не помню. И что̀ ты у насъ позабылъ,—никакъ не пойму. Что̀ мы тебѣ за компанія? Мы люди простые, сѣрые… Нечего тебѣ у насъ дѣлать. Лѣсъ великъ, есть мѣсто, гдѣ разойтись… такъ-то…
Ошеломленный нелюбезнымъ пріемомъ, я совсѣмъ потерялся и очутился въ томъ глупомъ положеніи, когда не знаешь, что̀ дѣлать: обратить ли грубость въ шутку, или самому разсердиться, или наконецъ, не сказавъ ни слова, повернуться и уйти назадъ. Невольно я повернулся съ безпомощнымъ выраженіемъ къ Олесѣ. Она чуть-чуть улыбнулась съ оттѣнкомъ не злой насмѣшки, встала изъ-за прялки и подошла къ старухѣ.
— Не бойся, бабка,—сказала она примирительно:—это не лихой человѣкъ, онъ намъ худого не сдѣлаетъ. Милости просимъ садиться,—прибавила она, указывая мнѣ
