Моя незнакомка, высокая брюнетка лѣтъ около 20—25, держалась легко и стройно. Просторная бѣлая рубаха свободно и красиво обвивала ея молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ея лица, разъ его увидѣвъ, нельзя было позабыть, но трудно было даже привыкнуть къ нему, его описать. Прелесть его заключалась въ этихъ большихъ, блестящихъ, темныхъ глазахъ, которымъ тонкія, надломленныя посрединѣ брови придавали неуловимый оттѣнокъ лукавства, властности и наивности; въ смугло-розовомъ тонѣ кожи, въ своевольномъ изгибѣ губъ, изъ которыхъ нижняя, нѣсколько болѣе полная, выдавалась впередъ съ рѣшительнымъ и капризнымъ видомъ.
— Неужели вы не боитесь жить однѣ въ такой глуши?—спросилъ я, остановившись у забора.
Она равнодушно пожала плечами.
— Чего же намъ бояться? Волки сюда не заходятъ.
— Да развѣ волки одни… Снѣгомъ васъ занести можетъ, пожаръ можетъ случиться… И мало ли что̀ еще. Вы здѣсь однѣ, вамъ и помочь никто не успѣетъ.
— И слава Богу!—махнула она пренебрежительно рукой.—Какъ бы насъ съ бабкой вовсе въ покоѣ оставили, такъ лучше бы было, а то…
— А то что̀?
— Много будете знать, скоро состаритесь,—отрѣзала она.—Да вы сами-то кто будете?—спросила она тревожно.
Я догадался, что, вѣроятно, и старуха и эта красавица боятся какихъ-нибудь утѣсненій со стороны «предержащихъ», и поспѣшилъ ее успокоить.
— О! Ты, пожалуйста, не тревожься. Я ни урядникъ, ни писарь, ни акцизный, словомъ—я никакое начальство.
— Нѣтъ, вы правду говорите?
— Даю тебѣ честное слово. Ей-Богу, я самый посторонній человѣкъ. Просто, пріѣхалъ сюда погостить на
