Но, увидѣвъ меня, она вдругъ замолчала и вспыхнула густымъ румянцемъ. Ея тонкія черныя брови недовольно сдвинулись, а глаза съ вопросомъ обратились на старуху.
— Вотъ баринъ зашелъ… Пытаетъ дорогу,—пояснила старуха.—Ну, батюшка,—съ рѣшительнымъ видомъ обернулась она ко мнѣ:—будетъ тебѣ прохлаждаться. Напился водицы, поговорилъ, да пора и честь знать. Мы тебѣ не компанія…
— Послушай, красавица,—сказалъ я дѣвушкѣ.—Покажи мнѣ, пожалуйста, дорогу на Ириновскій шляхъ, а то изъ вашего болота во вѣки вѣковъ не выберешься.
Должно-быть, на нее подѣйствовалъ мягкій, просительный тонъ, который я придалъ этимъ словамъ. Она бережно посадила на печку, рядомъ со скворцами, своихъ зябликовъ, бросила на лавку скинутую уже короткую свитку и молча вышла изъ хаты.
Я послѣдовалъ за ней.
— Это у тебя все ручныя птицы?—спросилъ я, догоняя дѣвушку.
— Ручныя,—отвѣтила она отрывисто и даже не взглянувъ на меня.—Ну вотъ, глядите,—сказала она, останавливаясь у плетня.—Видите тропочку, вонъ, вонъ, между соснами-то? Видите?
— Вижу…
— Идите по ней все прямо. Какъ дойдете до дубовой колоды, повернете налѣво. Такъ прямо, все лѣсомъ, лѣсомъ и идите. Тутъ сейчасъ вамъ и будетъ Ириновскій шляхъ.
Въ то время, когда она вытянутой правой рукой показывала мнѣ направленіе дороги, я невольно залюбовался ею. Въ ней не было ничего похожаго на мѣстныхъ «дивчатъ», лица которыхъ подъ уродливыми повязками, прикрывающими сверху лобъ, а снизу ротъ и подбородокъ, носятъ такое однообразное, испуганное выраженіе.
