Отказавшись окончательно отъ мысли выучить его разумному чтенію и письму, я сталъ учить его подписываться механически. Къ моему великому удивленію, этотъ способъ оказался наиболѣе доступнымъ Ярмолѣ, такъ что къ концу второго мѣсяца мы уже почти осилили фамилію. Что̀ же касается до имени, то его, въ виду облегченія задачи, мы рѣшили совсѣмъ отбросить.
По вечерамъ, окончивъ топку печей, Ярмола съ нетерпѣніемъ дожидался, когда я позову его.
— Ну, Ярмола, давай учиться,—говорилъ я.
Онъ бокомъ подходилъ къ столу, облокачивался на него локтями, просовывалъ между своими черными, закорузлыми, несгибающимися пальцами перо и спрашивалъ меня, поднявъ кверху брови:
— Писать?
— Пиши.
Ярмола довольно увѣренно чертилъ первую букву—«П» (эта буква у насъ носила названіе: «два стояка и сверху перекладина»); потомъ онъ смотрѣлъ на меня вопросительно:
— Что̀ жъ ты не пишешь? Забылъ?
— Забылъ…—досадливо качалъ головой Ярмола.
— Эхъ, какой ты! Ну, ставь колесо.
— А-а! Колесо, колесо!.. Знаю…—оживлялся Ярмола и старательно рисовалъ на бумагѣ вытянутую вверхъ фигуру, весьма похожую очертаніями на Каспійское море. Окончивши этотъ трудъ, онъ нѣкоторое время молча любовался имъ, наклоняя голову то на лѣвый, то на правый бокъ и щуря глаза.
— Что̀ же ты сталъ? Пиши дальше.
— Подождите немного, панычу… сейчасъ.
Минуты двѣ онъ размышлялъ и потомъ робко спрашивалъ:
— Такъ же, какъ первая?
