наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дулъ страшный вѣтеръ, а за ночь на снѣгу образовался твердый, льдистый слой наста, по которому заяцъ пробѣгалъ, не оставляя слѣдовъ. Сидя взаперти и прислушиваясь къ вою вѣтра, я тосковалъ страшно. Понятно, я ухватился съ жадностью за такое невинное развлеченіе, какъ обученіе грамотѣ полѣсовщика Ярмолы.
Началось это, впрочемъ, довольно оригинально. Я однажды писалъ письмо и вдругъ почувствовалъ, что кто-то стоитъ за моей спиной. Обернувшись, я увидѣлъ Ярмолу, подошедшаго, какъ и всегда, беззвучно въ своихъ мягкихъ лаптяхъ.
— Что̀ тебѣ, Ярмола?—спросилъ я.
— Да вотъ дивлюсь, какъ вы пишете. Вотъ бы мнѣ такъ… Нѣтъ, нѣтъ… не такъ, какъ вы,—смущенно заторопился онъ, видя, что я улыбаюсь.—Мнѣ бы только мое фамиліе…
— Зачѣмъ это тебѣ?—удивился я… (Надо замѣтить, что Ярмола считается самымъ бѣднымъ и самымъ лѣнивымъ мужикомъ во всемъ Перебродѣ; жалованье и свой крестьянскій заработокъ онъ пропиваетъ; такихъ плохихъ воловъ, какъ у него, нѣтъ нигдѣ въ окрестности. По моему мнѣнію, ему-то ужъ ни въ какомъ случаѣ не могло понадобиться знаніе грамоты). Я еще разъ спросилъ съ сомнѣніемъ:—Для чего же тебѣ надо умѣть писать фамилію?
— А видите, какое дѣло, панычъ,—отвѣтилъ Ярмола необыкновенно мягко:—ни одного грамотнаго нѣтъ у насъ въ деревнѣ. Когда гумагу какую нужно подписать или въ волости дѣло, или что̀… никто не можетъ… Староста печать только кладетъ, а самъ не знаетъ, что̀ въ ней напечатано… То хорошо было бы для всѣхъ, если бы кто умѣлъ расписаться.
