онъ съ удивленіемъ.—Вѣдь я такъ хорошо бѣжалъ!» И на мгновеніе ему бросается въ глаза лицо англичанина. Всегда такое спокойное, слегка насмѣшливое и твердое, оно теперь пылаетъ гнѣвомъ. И вдругъ англичанинъ кричитъ что-то высокимъ гортаннымъ голосомъ, взмахиваетъ быстро рукой, и звукъ пощечины сухо разрываетъ общій гомонъ.
Изумруда отвели домой, черезъ три часа дали ему овса, а вечеромъ, когда его поили у колодца, онъ видѣлъ, какъ изъ-за забора подымалась желтая большая луна, внушавшая ему темный ужасъ.
А потомъ пошли скучные дни.
Ни на прикидки, ни на проминки, ни на бѣга его не водили больше. Но ежедневно приходили незнакомые люди,—много людей, и для нихъ выводили Изумруда на дворъ, гдѣ они разсматривали и ощупывали его на всѣ лады, лазили ему въ ротъ, скребли его шерсть пемзой и все кричали другъ на друга.
Потомъ онъ помнилъ, какъ его однажды позднимъ вечеромъ вывели изъ конюшни и долго вели по длиннымъ, каменнымъ, пустыннымъ улицамъ, мимо домовъ съ освѣщенными окнами. Затѣмъ вокзалъ, темный трясущійся вагонъ, утомленіе и дрожь въ ногахъ отъ дальняго переѣзда, свистки паровозовъ, грохотъ рельсовъ, удушливый запахъ дыма, скучный свѣтъ качающагося фонаря. На одной станціи его выгрузили изъ вагона и долго вели незнакомой дорогой, среди просторныхъ, голыхъ осеннихъ полей, мимо деревень, пока не привели въ незнакомую конюшню и не заперли отдѣльно, вдали отъ другихъ лошадей.
Сначала онъ все вспоминалъ о бѣгахъ, о своемъ
