щееся тѣло, одухотворенное одной волей, одной красотой мощныхъ движеній, однимъ ритмомъ, звучащимъ, какъ музыка. Та-та-та-та!—ровно и мѣрно выбиваетъ ногами Изумрудъ. Тра-та̀, тра-та̀!—коротко и рѣзко двоитъ поддужный. Еще одинъ поворотъ, и бѣжитъ навстрѣчу вторая трибуна. «Я прибавлю?»—спрашиваетъ Изумрудъ. «Да,—отвѣчаютъ руки:—но спокойно».
Вторая трибуна проносится назадъ мимо глазъ. Люди кричатъ что-то. Это развлекаетъ Изумруда, онъ горячится, теряетъ ощущеніе вожжей и, на секунду выбившись изъ общаго, наладившагося такта, дѣлаетъ четыре капризныхъ скачка съ правой ноги. Но вожжи тотчасъ же становятся жесткими и, раздирая ему ротъ, скручиваютъ шею внизъ и ворочаютъ голову направо. Теперь уже неловко скакать съ правой ноги. Изумрудъ сердится и не хочетъ перемѣнить ногу, но наѣздникъ, поймавъ этотъ моментъ, повелительно и спокойно ставитъ лошадь на рысь. Трибуна осталась далеко позади, Изумрудъ опятъ входитъ въ тактъ, и руки снова дѣлаются дружественно-мягкими. Изумрудъ чувствуетъ свою вину и хочетъ усилитъ вдвое рысь. «Нѣтъ, нѣтъ, еще рано,—добродушно замѣчаетъ наѣздникъ.—Мы успѣемъ это поправитъ. Ничего».
Такъ они проходятъ въ отличномъ согласіи безъ сбоевъ еще кругъ и половину. Но и вороной сегодня въ великолѣпномъ порядкѣ. Въ то время, когда Изумрудъ разладился, онъ успѣлъ бросить его на шесть длинъ лошадинаго тѣла, но теперь Изумрудъ набираетъ потерянное и у предпослѣдняго столба оказывается на три съ четвертью секунды впереди. «Теперь можно. Иди!»—приказываетъ наѣздникъ. Изумрудъ прижимаетъ уши и бросаетъ всего одинъ быстрый взглядъ назадъ. Лицо англичанина все горитъ острымъ, рѣшительнымъ, прицѣливающимся выраженіемъ, бритыя губы сморщились нетерпѣ-
