утра запахъ дымка, который сине и прозрачно вьется надъ трубой въ деревнѣ, всѣ цвѣты на лугу пахнутъ по-разному, на колеистой влажной дорогѣ за изгородью смѣшалось множество запаховъ: пахнетъ и людьми, и дегтемъ, и лошадинымъ навозомъ, и пылью, и парнымъ коровьимъ молокомъ отъ проходящаго стада, и душистой смолой отъ еловыхъ жердей забора.
Изумрудъ, семимѣсячный стригунокъ, носится безцѣльно по полю, нагнувъ внизъ голову и взбрыкивая задними ногами. Весь онъ точно изъ воздуха и совсѣмъ не чувствуетъ вѣса своего тѣла. Бѣлые пахучіе цвѣты ромашки бѣгутъ подъ его ногами назадъ, назадъ. Онъ мчится прямо на солнце. Мокрая трава хлещетъ по бабкамъ, по колѣнкамъ и холодитъ и темнить ихъ. Голубое небо, зеленая трава, золотое солнце, чудесный воздухъ, пьяный восторгъ молодости, силы и быстраго бѣга!
Но вотъ онъ слышитъ короткое, безпокойное, ласковое и призывающее ржаніе, которое такъ ему знакомо, что онъ всегда узнаётъ его издали, среди тысячи другихъ голосовъ. Онъ останавливается на всемъ скаку, прислушивается одну секунду, высоко поднявъ голову, двигая тонкими ушами и отставивъ метелкой пушистый короткій хвостъ, потомъ отвѣчаетъ длиннымъ заливчатымъ крикомъ, отъ котораго сотрясается все его стройное, худощавое, длинноногое тѣло, и мчится къ матери.
Она—костлявая, старая, спокойная кобыла—поднимаетъ мокрую морду изъ травы, быстро и внимательно обнюхиваетъ жеребенка и тотчасъ же опять принимается ѣсть, точно торопится дѣлать неотложное дѣло. Склонивъ гибкую шею подъ ея животъ и изогнувъ кверху морду, жеребенокъ привычно тычетъ губами между заднихъ ногъ, находитъ теплый упругій сосокъ, весь переполненный сладкимъ, чуть кисловатымъ молокомъ, которое брызжетъ ему въ ротъ тонкими горячими струй-
