За дверями его дожидался первосвященникъ Азарія, сынъ Садокіи. Приблизившись къ царю, онъ спросилъ:
— Что намъ дѣлать съ тѣломъ этой женщины? Теперь суббота.
И вспомнилъ царь, какъ много лѣтъ тому назадь скончался его отецъ и лежалъ на пескѣ, и уже началь быстро разлагаться. Собаки, привлеченныя запахомъ падали, уже бродили вокругъ него съ горящими отъ голода и жадности глазами. И, какъ и теперь, спросилъ его первосвященникъ, отецъ Азаріи, дряхлый старикъ!
— Вотъ лежитъ твой отецъ, собаки могутъ растерзать его трупъ… Что̀ намъ дѣлать? Почтить ли память царя и осквернить субботу, или соблюсти субботу, но оставить трупъ твоего отца на съѣденіе собакамъ?
Тогда, отвѣтилъ Соломонъ:
— Оставить. Живая собака лучше мертваго льва.
И когда теперь, послѣ словъ первосвященника, вспомнилъ онъ это, то сердце его сжалось отъ печали и страха.
Ничего не отвѣтивъ первосвященнику, онъ пошелъ дальше, въ залу судилища.
Какъ и всегда по утрамъ, двое его писцовъ, Елихоферъ и Ахія, уже лежали на цыновкахъ по обѣ стороны трона, делжа наготовѣ свертки папируса, тростникъ и чернила. При входѣ царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же сѣлъ на свой тронъ изъ слоновой кости съ золотыми украшеніями, оперся локтемъ на спину золотого льва и, склонивъ голову на ладонь, приказалъ:
— Пишите!
«Положи меня, какъ печать на сердцѣ твоемъ, какъ перстень на рукѣ твоей, потому что крѣпка, какъ смерть, любовь, и жестока, какъ адъ, ревность: стрѣлы ея — стрѣлы огненныя».
За дверями его дожидался первосвященник Азария, сын Садокии. Приблизившись к царю, он спросил:
— Что нам делать с телом этой женщины? Теперь суббота.
И вспомнил царь, как много лет тому назадь скончался его отец и лежал на песке, и уже началь быстро разлагаться. Собаки, привлеченные запахом падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности глазами. И, как и теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик!
— Вот лежит твой отец, собаки могут растерзать его труп… Что нам делать? Почтить ли память царя и осквернить субботу, или соблюсти субботу, но оставить труп твоего отца на съедение собакам?
Тогда, ответил Соломон:
— Оставить. Живая собака лучше мертвого льва.
И когда теперь, после слов первосвященника, вспомнил он это, то сердце его сжалось от печали и страха.
Ничего не ответив первосвященнику, он пошел дальше, в залу судилища.
Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на цыновках по обе стороны трона, делжа наготове свертки папируса, тростник и чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же сел на свой трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал:
— Пишите!
«Положи меня, как печать на сердце твоем, как перстень на руке твоей, потому что крепка, как смерть, любовь, и жестока, как ад, ревность: стрелы ее — стрелы огненные».
