Стояли свѣтлыя, теплыя, лунныя ночи — сладкія ночи любви! На ложѣ изъ тигровыхъ шкуръ лежала обнаженная Суламиѳь, и царь, сидя на полу у ея ногъ, наполняль свой изумрудный кубокъ золотистымъ виномъ изъ Мареотиса и пилъ за здоровье своей возлюбленной, веселясь всѣмъ сердцемъ, и разсказывалъ онъ ей мудрыя древнія странныя сказанія. И рука Суламиѳи покоилась на его головѣ, гладила его волнистые черные волосы.
— Скажи мнѣ, мой царь, — спросила однажды Суламиѳь: — не удивительно ли, что я полюбила тебя такъ внезапно? Я теперь припоминаю все, и мнѣ кажется, что я стала принадлежать тебѣ съ самаго перваго мгновенія, когда не успѣла еще увидѣть тебя, а только услышала твой голосъ. Сердце мое затрепетало и раскрылось навстрѣчу къ тебѣ, какъ раскрывается цвѣтокъ во время лѣтней ночи отъ южнаго вѣтра. Чѣмъ ты такъ плѣнилъ меня, мой возлюбленный?
И царь, тихо склоняясь головой къ нѣжнымъ колѣнямъ Суламиѳи, ласково улыбнулся и отвѣтилъ:
— Тысячи женщинъ до тебя, о, моя прекрасная, задавали своимъ милымъ этотъ вопросъ, и сотни вѣковъ послѣ тебя онѣ будутъ спрашивать объ этомъ своихъ милыхъ. Три вещи есть въ мірѣ, непонятныя для меня, и четвертую я не постигаю: путь орла въ небѣ, змѣи на скалѣ, корабля среди моря и путь мужчины къ сердцу женщины. Это не моя мудрость, Суламиѳь, это слова Агура, сына Іакеева, слышанныя отъ него учениками. Но почтимъ и чужую мудрость.
— Да, — сказала Суламиѳь задумчиво — можетъ-быть, и правда, что человѣкъ никогда не пойметъ этого. Сегодня во время пира на моей груди было благоухающее вязаніе стакти. Но ты вышелъ изъ-за стола, и цвѣты мои перестали пахнуть. Мнѣ кажется, что тебя должны любить, о, царь, и женщины, и мужчины, и звѣри, и даже
Стояли светлые, теплые, лунные ночи — сладкие ночи любви! На ложе из тигровых шкур лежала обнаженная Суламифь, и царь, сидя на полу у её ног, наполняль свой изумрудный кубок золотистым вином из Мареотиса и пил за здоровье своей возлюбленной, веселясь всем сердцем, и рассказывал он ей мудрые древние странные сказания. И рука Суламифи покоилась на его голове, гладила его волнистые черные волосы.
— Скажи мне, мой царь, — спросила однажды Суламифь: — не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Я теперь припоминаю все, и мне кажется, что я стала принадлежать тебе с самого первого мгновения, когда не успела еще увидеть тебя, а только услышала твой голос. Сердце мое затрепетало и раскрылось навстречу к тебе, как раскрывается цветок во время летней ночи от южного ветра. Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный?
И царь, тихо склоняясь головой к нежным коленям Суламифи, ласково улыбнулся и ответил:
— Тысячи женщин до тебя, о, моя прекрасная, задавали своим милым этот вопрос, и сотни веков после тебя они будут спрашивать об этом своих милых. Три вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвертую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины. Это не моя мудрость, Суламифь, это слова Агура, сына Иакеева, слышанные от него учениками. Но почтим и чужую мудрость.
— Да, — сказала Суламифь задумчиво — может быть, и правда, что человек никогда не поймет этого. Сегодня во время пира на моей груди было благоухающее вязание стакти. Но ты вышел из-за стола, и цветы мои перестали пахнуть. Мне кажется, что тебя должны любить, о, царь, и женщины, и мужчины, и звери, и даже
